— Не желаю, — отмахнулся рабби, и Петруша незаметно перевел дух — пронесло. — Мы верим вам на слово. Впрочем, даже и слов не требуется. Вы сами знаете, что делать.
Петя понимающе кивнул.
— С еврейскими погромами сегодня непросто, — осторожно заметил он. — Народ настроен на другое. Вот если бы черножопых…
Раввин негодующе всплеснул руками:
— Какие погромы, господин Некрасов, побойтесь Неба! Никаких погромов, никакого насилия! Пусть евреи мирно и благополучно живут в вашей процветающей стране. Но пусть помнят, что они евреи. Для этого достаточно, чтобы вы, Петр Алексеевич, и ваши штурмовики просто были и не исчезали. И иногда появлялись на улицах с вашими убедительными и доходчивыми лозунгами. Думаю, на это наших денег хватит.
— Ну да, ну да, — кивнул Петя, проявляя полную солидарность с собеседником. — На то и щука в реке…
— …чтобы еврей не дремал, — закончил гость, вставая. — Удачи, господин Некрасов.
— Благодарю, рабби, — ответил Петя вполне искренне. — Пардон, не разобрал ваше имя…
— Да я его и не называл, — пробормотал еврей с легким недоумением, с каким, вероятно, Алиса в Зазеркалье отреагировала на предложение представиться пудингу за обедом. — Вот, пожалуйста.
Он выудил из недр своего роскошного пиджака визитку и протянул Некрасову. Этот жест избавил их обоих от уловок, позволяющих избежать рукопожатия. Петр положил картонный квадратик на стол, а когда гость вышел, не глядя сунул его в карман.
Он не выдержал и беззвучно похлопал в ладоши, когда за раввином закрылась дверь. И сделал грубый мальчишеский жест, демонстрирующий, что теперь он имел в виду весь мир, независимо от национальной принадлежности. Йес! Или «йеш!», как сказали бы израильтяне, что одно и то же. Бабки у него! Распорядиться ими он собирался по справедливости — половину на святое дело, половину — на личные нужды славного патриота Петра Алексеевича Некрасова. В конце концов, эти деньги появились исключительно благодаря его усилиям, его членству в ассамблее Третьей стражи. А во сколько оценить моральный ущерб от общения с христопродавцами?
Он открыл конверт и любовно погладил приятно шершавые купюры сначала по шерстке, со стороны рубашки, потом на срезе объемистой пачки. Ему совсем не хотелось их пересчитывать. Такая у Петруши была особенность — он не любил считать деньги. От того, что он узнавал точную сумму, восторженные отношения между ним и наличными опошлялись, переходили в область мелочного и сухого расчета. Конечно, рано или поздно считать приходилось, но это было как вынужденная женитьба после пылкого безрассудного романа.