Словам диакона внимала многочисленная публика. Во всяком случае, публика делала видимость этого внимания. Все сохраняли учтивые и внимательные, как во время скучного, но известного спектакля. Каждый думал о чём-то своём, кто-то строил планы на будущее, кто-то сокрушался о расточительной супруге, которая, стоя рядом, проклинала судьбу за бесхребетного мужа, кто-то мысленно тратил миллионное состояние, думали и мечтали о чём угодно, но только не о молитве. Всякий раз, когда граф Соколовский начинал молиться, его отвлекал клирос, заполняя великолепным сопрано весь храм до самого купола.
Барсуковский дух самодовольства и роскоши присутствовал всюду и во всём. С ужасом граф осознал, что даже в изображениях Архангела Михаила, икон и росписей которых было в изобилии, он узнаёт черты лица покойного Барсукова. Тот же мясистый подбородок, медно-каштановые волосы, похожие на шлем, надменный взгляд возбуждали в душе Соколовского гнев и раздражение. Отвернувшись от кощунственных изображений, граф вновь обратился к очереди, выстроившейся к исповеди перед аналоем.
Один из них отравил Михаила Аристарховича. Скажет ли убийца о своём грехе? Отразится ли ужас от услышанного на лице иерея? «Вряд ли он вообще слышит, о чём ему говорят», – подумал про себя граф. Иерей, сознавая свою власть, горделиво осматривал каждого, приближающегося к нему, и с необыкновенной величавостью покрывал голову кающегося епитрахилью>15. Кажется, он считал, что тем самым собственноручно прощает грешникам их грехи. Только что закончил свою исповедь Светилин. Он поцеловал крест, Евангелие и взял благословление у священника. Здесь его актёрское мастерство было как раз к месту. Никто другой не смог бы изобразить такого же смирения. Показная маска покаяния на лице Надежды Михайловны в этот момент дрогнула, и глаза её налились дикой ненавистью на главного наследника отца. Встретившись с взглядом наблюдающего за разыгравшейся сценой Соколовского, Хитрова ничуть не смутилась. Её губы нервно вздрогнули, и она отвернулась. Над аналоем склонилась Марина Николаевна.
В этот момент с клироса донеслись торжественные слова «Кирие элейсон», что на греческом языке означало «помилуй, Господи». Марфа восхищённо внимала многократно повторяемое призывание. Служанка привыкла, что эти слова обычно читаются торопливо, и простые крестьяне прозвали это песнопение куролесом, не понимая ни его слов, ни смысла. Но в барсуковском храме греческие слова зазвучали возвышенно, воспеваемые восхитительными тенорами местных певцов. Невольно заслушался и Александр Константинович.