— Ну, это вряд ли. Спасибо.
Лифт. Я скоро в нем тоже поеду. Может, и сегодня.
Третий этаж. Тот самый, на котором происходит то самое. Роды. Дверь — почти как в камере строгого режима.
Я туда сунулась, и тут же мне навстречу грозно встала из-за стола на посту женщина.
Да, этот этаж не был похож на наш курортный первый. У нас весело, желтенькие стены, цветочки, телевизоры, а здесь — как в коробке для обуви. Пусто, ровно, мало. И белый кафель не перебивается ничем, никакими отвлекающими деталями. Здесь не прохлаждаются, детка. Здесь рожают.
— Вы куда, женщина?
— Мне узнать, Ирина Рачковская рожает еще?
— Не знаю. Вам нельзя, уходите.
— Ээээ… Я — Евгения Ким, режиссер… и продюсер… и сценарист… и актриса тоже…
— А… Ну, сейчас. Постойте тут, пожалуйста.
Она вошла в одну палату, потом в другую, потом в третью, затем еще куда-то. Вышла ко мне.
— Нет, уже родила. На четвертом спрашивайте.
— Спасибо. С наступающим
Когда я уходила, то услышала душераздирающий женский крик.
Но я была внутренне к такому готова — это же роддом, это серьезно.
Четвертый был из той же уровневой серии. Тоже белый кафель, тоже полное отсутствие декораций. Но… Там всюду звучали дети! Мяукающий, отчаянный, тоскливый, требовательный — самый разный детский рев! Бог ты мой… Вот они, те, кто молчал, и спал, и ворочался, и толкался в животах на ямайском первом этаже!
Вот они, реальные, материализованные деточки!
Мимо прошла бледная женщина, довольно тощая, измятая. Держалась за живот. Я с трудом ее узнала. Это была Вера. Та, которую мы спасали от безграмотной и путающей цифры любовницы.
— Вера?
— Ой…
— Это Женя! Мы с вами в предродовом отделении лежали!
— Да, точно!
— Ну, как вы?
— Ну, уже ничего…
Без живота. Так странно ее видеть без живота.
— Как малыш?
— Хорошо, крикливый. На папку похож.
— А можно… посмотреть?
— Ну, только тихо! И в маске, хорошо? А то…
— Конечно.
Она, хромая, провела меня в свою палату.
Аскетизм, никаких тебе елок, но это — такая ерунда. Главное и еще раз главное — в палатах рядом с кроватями — прозрачные кювезики-каталки, в которых спят или шевелятся ОНИ.
Маленькие краснолицые гусенички.
Пока со спеленутыми крыльями, пока еще безресничные, скорбно сморщенные — ну, шутка ли, вот так вот в одночасье переместиться из одного мира в другой… Это покруче американских горок…
— А вот мой Генка.
Крошечка со слюнкой-пузыриком. Вера мизинцем тронула этот пузырик…
— Как невероятно. Как это невероятно… — я чуть не плакала.
— Ну, сами скоро на руках держать будете. Вы, главное, сразу к груди прикладывайте. Им мамкино молоко с первой секунды надо. И с собой просите оставить. Пусть привыкает, пусть грудь сосет. Тогда и у вас молоко скорее заработает, и ему хорошо. Ну, и приятно. Это я так. Как женщина женщине.