Возможно, так происходит потому, что сама концепция наказания искусственна. Хорошее и плохое не существуют обособленно. Мы меняемся в зависимости от того, как меняются обстоятельства. Любой поступок, значительный и незначительный, влияет на нашу жизнь. Сделанного, как говорится, не воротишь. Осуждать за содеянное, ненавидеть последствия — это ненавидеть себя. Наверное, именно поэтому я не ощущала злости, когда мы ехали в такси в офис Александра Гарримана. Я боялась, я была опечалена тем, что происходило, но я не проклинала тот день, когда я выскочила под колеса грузовика, чтобы спасти мальчика. Я не испытывала ненависти к своему отцу, который «отследил» Джесси Амелию Стоун (хотя я все еще сомневалась, что он это сделал). Я не испытывала ненависти к Джейку за то, что он не побоялся высказать Максу всю правду. Я не знаю, как сформулировать свое отношение к происходящему. Я уже говорила, что верю в некую закономерность: во всем хорошем есть доля плохого, а в самом плохом следует искать хорошее.
Конечно, в тот момент я не размышляла об этом. Я тревожилась за судьбу своего брата, своих родителей. Я не знала, чего ждать от Александра Гарримана.
Я наклонилась вперед, желая, чтобы такси ехало быстрее, чтобы дорога была не так перегружена. Но к тому моменту, когда мы подъехали к Центральному парку, возле которого, в доме из коричневого кирпича, размещался офис Александра Гарримана, меня объял настоящий страх.
— Все в порядке, — сказал Джейк, рассчитываясь с водителем такси и подталкивая меня к тротуару. — Если бы он хотел убрать нас с дороги, нас бы уже не было в живых.
В этих словах была определенная логика, но легче мне от этого не стало. Мы позвонили. Когда нам открыл дверь обритый наголо верзила, следивший за мной, я даже не удивилась. Он с улыбкой похлопал Джейка по карманам и вытащил у него из-за пояса пистолет. «Скинхед» выглядел не таким страшным, как до этого мне его рисовала память. На его подбородке пробивалась легкая щетина, а глаза обрамляли неожиданно длинные ресницы.
— Симпатичная штука, — произнес бритоголовый, вертя в руках пистолет, а затем в два счета разрядил его.
Он посмотрел на меня, и на его лице появилась улыбка, напоминавшая волчий оскал.
— Мы ведь знакомы, да? — спросил он.
— Нет, — ответила я, стараясь, чтобы ледяные нотки в моем голосе скрыли от него мой детский страх.
Он продолжал улыбаться.
«Неужели это происходит со мной не во сне?» — подумала я. Моя голова шла кругом.
В прошлый раз, когда я посещала Александра Гарримана, я была другой, хотя это произошло лишь неделю назад. Когда я вошла, я не узнала знакомую обстановку. Все казалось мне иным: пушистые ковры, кожаная мебель, портрет с изображением жены и дочери Гарримана, висевший на стене. То, что раньше представлялось мне элегантным и изысканным, теперь было окрашено налетом порочности.