Джин сходил в душ, привел себя в порядок и осторожно стал наблюдать, когда Дами выйдет прогуляться перед сном, хотя уже настала полночь. Но причуды господ — это святое. Вот она показалась на тропинке, позади неё шли Марк и Джексон. Джин не стал задерживаться и осторожно побрёл к её спальне. Удостоверяясь на каждом шагу, что никого нет, никто не следит и не видит его, он проник в будуар, достиг кровати и залёг под ней. Супруга Энди гуляла недолго, минут двадцать, подышав посвежевшим воздухом. Он видел её ножки, вернувшиеся в комнату, слышал, как она пожелала доброй ночи юношам за дверью. Позвонила в колокольчик. Пришли две горничных, которые раздели её и принесли ей сорочку. Ванную Дами приняла перед прогулкой. Наконец, двери изнутри закрылись на щеколды, свет был потушен. Опустились темнота и тишина.
— Джин… — шёпотом позвала Дами. Он незаметно выскользнул из-под кровати и, встав рядом с ней, такой неприкрытой в тонкой шелковой сорочке, обнял её со спины. — Джин… — удовлетворенно выдохнула она.
— Я люблю тебя, Дами, как же я тебя люблю! — прошептал он ей на ухо, и на этом слова закончились. Развернувшись к нему, девушка утонула в поцелуе, вытаскивая из своих волос заколки, шпильки, отбрасывая их, вплетая пальцы в волосы Джина. Он поднял её на руки и поднёс к кровати, положил, забрался на неё сам. Не потребовалось и минуты, чтобы они остались без ничего, забрались под покрывало и, укрывшись им до груди, бросились в объятия друг друга. Руки Джина, опытные и проворные, распалили Дами до вершин блаженства. Едва удерживавшаяся, чтобы не кричать от счастья и удовольствия, она лила слёзы радости и облегчения, пока мужчина, когда это было нужно, зажимал её рот ладонью. А потом он уже не мог сдерживаться и вошёл в неё. Кровать не скрипела, не выдавая любовников, и он, обхваченный стройными ногами Дами, погружался в неё опять и опять, вверх-вниз, сливаясь тесно, плотно. Сливаясь в надежде на то, что они вот-вот превратятся в единое. Дыхание срывалось, стоны гасились поцелуями или вынужденными прикрытиями. Дами окунала лицо в подушку, грызла покрывало и утыкалась в плечо Джина, прижимая его к себе, а он, подхватывая её бедра, чтобы всадиться в неё до конца, обрушивал на неё всю любовь, которую берег четыре месяца с тех пор, как они узнали и полюбили друг друга.
Ей казалось что всё, испытываемое ею прежде, было не просто недостойным — оно было настолько мелким и ничтожным, что не стояло в одном ряду с этой ночью, с их сексом, с их занятием любовью. Дами так ждала этого момента, так хотела Джина, что у неё кружило голову от одного его запаха, от ощущения его кожи. Она целовала его искривленные пальцы и втягивала их губами, позволяла ему делать с собой всё, но не потому, что ей, как бывало, было всё равно, а потому что она безоговорочно доверяла ему и жаждала испытать с ним всё, чувствовать его поцелуи на спине, когда она перекатывалась на живот, чувствовать его длинные ноги вдоль своих, щекочущие волосками, чувствовать, как скользят одна по другой их вспотевшие руки, чувствовать его ключицу своим подбородком, когда он кончал в неё и накрывал своим телом, и она прижималась щекой к его шее, слушая его тяжелое, насытившееся дыхание.