— И так хорошо, — говорю я.
Он улыбается. Я улыбаюсь. Солнце садится.
Коридор каменного домика. Прямо — дверь. Небольшая комната. Белая. Большое окно с видом на реку и луг.
— Вот ваша келья, — смеется Шулейкин.
— Чудо! — говорю я.
— Здесь раньше жил монастырский казначей.
— Ого!
— Вид хороший, — говорит завхоз и уходит.
— А не боитесь глухомани? — говорит Шулейкин. — Серости не боитесь?
— Чепуха!
Знал бы он, как это прекрасно, когда солнце и простор… И нет дождя, проливного, осеннего…
— Тут у всех хозяйство. А вы что есть будете? Магазинов-то нету.
Прощупывает!..
— Буду пить молоко.
— Обзаведетесь хозяйством, — говорит Шулейкин. — Приживетесь. Невесту подыщем, — он смеется. — Не захочется уезжать. — Он говорит об этом недоверчиво и потом — тихо: — Народ здесь у нас не очень добрый. Вы это учтите.
— Чепуха, — говорю я.
Вот она, моя келья!..
— Ремонт сделаем, — говорит Шулейкин.
— Какой еще ремонт? Зачем?
— Дыры везде… Замерзнете…
— Чепуха.
— Это не чепуха, — мягко говорит он. — Пойдемте походим.
Мы идем с ним по поселку.
— А вон Виташа, — говорит Шулейкин.
Возле школы играют в волейбол.
— Виташа — это учитель, — говорит Шулейкин. — Виктор Павлович. Любит действовать исподтишка…
Поют пчелы. Пахнет медом…
* * *
Разве мог я понимать, как прекрасны люди, пока не попал сюда?
Мои восьмиклассники сидят передо мною неподвижно. Они еще многого не знают, но они прекрасны, и они мои. Им еще сладка неграмотность, но это не их вина. И холодная осень стремительно кружится по монастырю и обрамляет их лица.
Лица моих учеников неподвижны, но в их глазах давно горят огоньки здравого смысла, иронии, доброты, непримиримости и надежды.
А в это время на деревьях, что раскинулись вокруг, сидят птицы. И они поют. Они похожи на последние осенние листья. Я отчетливо слышу их звонкое пение даже сквозь двойные рамы окон.
Коля Зимосадов входит в класс в стоптанных сапогах, в залатанном пальтишке, с офицерской сумкой через плечо. Это уже через много лет он станет офицером. А пока он садится на свое место, коренастый и неторопливый, и устраивается, и всё раскладывает по своим местам, и смотрит на меня, словно надеется, что именно сейчас-то и раскрою я ему все премудрости учености. Он давно уж перерос свои пятнадцать лет, взрослый маленький мужичок с грубоватыми руками.
— «Окно» пишется, Коля, через «о»… Забыл?
Он краснеет, крутит головой, старательно исправляет ошибку. Кто-то обучал их не очень влюбленно.
— Нравится вам ваша школа?
— Хорошая школа, каменная, — говорит кто-то.
Мне вспоминаются испуганные маленькие глаза Шулейкина, когда я объявил ему, что первый диктант весь класс написал на единицу.