– Костик, ты это? Что стряслось?
В трубке послышался голос Костика:
– Такое дело, я уезжаю. В Центральную Черноземную область. Так надо. Это сильней меня. Прощай, дельфинчик.
Светлана ничего не понимала, переспрашивала, потом огорченно повесила трубку.
– Вот чумовой!
Костик тоже повесил трубку и вышел из будки. Где Велюров? Костик огляделся. Велюров переминался перед каким-то заведеньицем. Хлопала дверь, люди входили и выходили. Костик подошел, потрепал Велюрова по плечу:
– Успокойтесь, еще не вечер, – все устроится лучшим образом, – слова были самые оптимистические, но голос Костика был элегичен, а взгляд задумчив. Королевским жестом он распахнул перед Велюровым только что захлопнувшуюся дверь.
Велюров пробормотал:
– Не я это предложил.
И последовал за ним.
Автоматная будка, оставленная Костиком, не пустовала ни единой секунды. Сейчас в ней находилась некая взволнованная молодая особа. Нетерпеливо крутила диск.
* * *
Московские автоматы! Зеленые скворешники! Они еще не были в ту пору нарядными четырехгранниками из стекла и металла, горделиво украсившими нынешний день. Это были скромные конурки, испещренные номерами, именами, замысловатой резьбой и словами, плохо приспособленными для изящной словесности. И было их меньше, много меньше, и в узкие уста аппаратов бросали монеты другого значения. О, пролететь, накрывшись шапкой-невидимкой, над Москвой – и увидеть все их одновременно, эти крохотные исповедальни, – какая жизнь в них кипит, какие страсти их сотрясают! Пусть тот, кто прочтет эти страницы, позволит себе этот вольный полет, ничего не упустит, и вдруг ощутит скромную поэзию деревянных гнезд. Пусть вспомнит, как сам нарушал их покой, тогда, в пятидесятые годы…
Вот кто-то взывает на Самотеке:
– Я здесь, у твоего дома. Ты свободна? Мне можно подняться?
И тихая просьба, почти мольба, несется с Ордынки:
– Сколько можно, я жду уже полчаса. Я превращусь в снежную бабу.
На Таганке недоумевают:
– Но ведь ты сказал, что придешь! Ты сказал!..
В Сокольниках грустно теоретизируют:
– Упоение властью – это и есть вечно женской.
И не могут успокоиться в Химках:
– Слышишь?! Я буду одна. Приходи!
Ток высокого напряжения, максимально высокого напряжения, пробегает по проводам. Мы не видим лиц, лишь звучат голоса, но они достаточно красноречивы. Как молоды мы были! Даже те, кто казались нам почтенными людьми, были тоже молоды, – вот в чем штука!
Неподалеку от Яузского бульвара в автоматной будке волнуется Хоботов, злополучный счастливец, возрожденный Хоботов.
– Людочка, – сообщает Хоботов, и голос его полон сознания исторической важности происходящего, – завтра они регистрируются. Маргарита и Савва. Да, наконец. Даже будет торжественный обед. Нет, я страстно хочу уклониться. Зачем мне там быть? Мы пойдем смотреть фрески Новодевичьего монастыря. Ровно в пять на Зубовском. Ровно в пять!