Велюров медленно обернулся. Боги мои, как вяло, как бледно это бесстрастное перо, нет в нем огня и нет в нем красок, не дано ему передать потрясения, испытанного нашей четой.
– Это как же понять? – произнес Савва.
– Что случилось? – крикнула Маргарита. – Что это значит? Где Лев Евгеньевич?
Велюров ответил на этот вопрос в трагическом остужевском стиле:
– История, леденящая кровь. Под маской овцы таился барс. Он силой сорвал с меня одежды. Надел мой костюм и был таков.
– Что вы несете? – прервала его Маргарита. – В каком вы виде?
Велюров ответствовал с достоинством:
– Я должен прикрыть свою наготу.
– Где ты был? – обратилась Маргарита к Савве.
– Я делал, что было велено, – сказал Савва.
– Поздно, – философски заметил Костик. – Лев порвал постромки.
Маргарита оглядела его, сказала с горечью:
– Веселитесь? И в самом деле, почему бы не повеселиться? Всего-навсего обрекли человека на верную гибель. И впрямь смешно. Я злой гений, а вы – благодетели. Вот что, Костик, я вам скажу, – не Велюрову, он – орудие – вы еще очень и очень молоды. Очень многого вам не дано понять.
Велюров был уязвлен в самое сердце.
– Я – орудие?
– Помолчи, – сказал ему Савва.
Костик был чрезвычайно серьезен.
– Молод. Каюсь, – сказал он. – И все же, поверьте историку: осчастливить против желанья – нельзя.
– Будет, – резко сказала Маргарита. – Поговорим впоследствии. Когда повзрослеете.
Она решительно обернулась к Савве:
– Где машина?
– Стоит, дожидается, – виновато ответил Савва.
– Необходимо его догнать, – жестко сказала Маргарита.
И они заторопились к машине.
Костик только пожал плечами.
– Догнать Савранского? Это утопия.
Разумеется, он был прав. Тот, кто видел в тот лучезарный день Савранского на мотороллере и Хоботова в непомерно большом костюме, тот, верно, никогда не забудет, как они неслись по Москве. Люди зачарованно глядели им вслед, а навстречу летели рекламы, вывески, позолоченные солнцем дома, блестели шпили и купола, все сияло и все светилось. И право, мотороллер парил, оторвавшись от этой грешной земли, он стремил полет, зарываясь железным телом в пуховые белые облака, все вперед и выше, вперед и выше, туда, в неведомое, в грядущее, где должно было ждать непременное счастье. Счастье, казавшееся вечным, как молодость, как эта весна.
– Я – орудие? – негодовал Велюров. – Каково?
– Утешьтесь, – утешал его Костик. – Вы, бесспорно, были на высоте. Чуть архаическая манера. Старая школа. Но – ничего. В основном я вами доволен.
– Я – орудие? – Велюров не мог прийти в равновесие.
– Пустяки, – сказал Костик. – Будьте выше. Не раздавить ли нам по стаканчику?