С грустной улыбкой Велюров сказал:
– Вы заметьте, не я это предложил.
Костик с невозмутимым видом мурлыкал хоботовскую полечку:
– Мой отец запрещал, чтоб я польку тан-це-вала.
Велюров солидно поддержал его:
– Вот и мой запрещал, чтоб я польку тан-це-вал.
А невидимый дирижер снова взмахнул своей десницей, и утесовский баритон возник в воздухе:
И когда по домам вы отсюда пойдете,
Как бы к вашим сердцам подобрать мне ключи,
Чтобы песня моя помогла вам в работе,
Дорогие мои москвичи?
Мелодия была чуть слышна.
* * *
Москва… Пятидесятые годы…
Они уже скрылись за поворотом.
Звезды уже на других полуночников
Проливают игольчатый свет.
Где вы теперь, спутники юности?
Вы, бескорыстные подружки?
Молодость, ты была иль почудилась?
Кто ответит, куда ты делась?
Ветер в аллеях Нескучного сада
Заметает твои следы.
…Кто этот человек, стоящий перед домом вблизи Покровских ворот, глядящий на него со странной улыбкой? Боже мой! Неужели Костик? Да и вправе ли мы назвать такого почтенного гражданина Костиком? Его возраст исключает подобную фамильярность. Дома, в котором он жил, больше нет. И все, что в нем было, кипело, пенилось, куда-то ушло, улеглось, унялось.
И Костик – (будем уж по привычке называть его так) – молча уходит из Хохловского переулка, все дальше от Покровских ворот. Он шагает, могучими высотниками нависает над ним другая Москва.
Юная парочка, шелестя что-то свое, – рука в руке, щека к щеке, – проплыла навстречу.
Костик только взглянул им вслед и пошел своею дорогой.
«Дорогие москвичи, доброй ночи!
Доброй вам ночи, вспоминайте нас…»
Помню.
Мы тронулись – пятнадцать километров от аэропорта, мимо утопавших в дождевых озерах строений, мимо Коксохима, и тут обнаружилось, что либо я плохо помню эти места, либо мало что можно разобрать за стеной дождя.
И это же повторилось, когда мы въехали в город. Я не узнавал улиц и не мог угадать маршрута – какие-то незнакомые скверы, незнакомые памятники. Было много новых домов, а новые дома почти все на один лад, во всех городах одинаковы. Несколько раз за мокрым стеклом мелькнуло что-то знакомое, но я был не уверен, я ни в чем не был уверен в этот час, и больше всего в себе самом.
Новая гостиница была просторной, светлой, но и она напоминала множество новых гостиниц, в которых мне пришлось побывать. К тому же администратор не сразу отыскал мою фамилию среди тех, кому бронировались номера, – обнаружилось, что он неверно ее записал. Меня все раздражало в это утро, и я едва с ним не сцепился – мой смятенный дух искал выхода. Одним словом, я был рад, когда оказался наконец в своем номере и заперся на ключ.