Тут я попытался себя пристыдить: господи, сказал я себе, ведь это то, о чем ты мечтал. Стучит дождь за окном, на столе чистая бумага, и никуда не надо спешить. Вот он, мир благословенный, чего же тебе еще…
Странно, но дождь всегда сопоставлялся в моем сознании не с бездомностью, не с сиротством, а вовсе наоборот – с теплом и уютом. Он был тем штрихом в картине установившегося житья-бытья, который подчеркивал прочность и благополучие. Вот он безумствует, поливает землю, а я здесь, под надежной крышей, в приятной недосягаемости. Но сегодня дождь не успокаивал меня, а волновал, на душе было смутно, верно мысль, что у себя на родине я живу в гостинице, действовала на меня беспокояще.
Есть нечто противоестественное в моем решении вести эти записи. Это решение было бы понятным, если б я был писателем или графоманом, что, впрочем, неподалеку. Но нет, я поденщик, я один из тех рядовых армии блокнота (как любит выражаться мой друг Бурский), который, в общем-то, ни на что не претендует. Да и в журналистику я попал случайно: если бы все шло нормально, преподавал бы историю в школе. Редакцию я рассматривал как временное пристанище: не было подходящего места, и чтобы не болтаться в пустом ожидании, я принял предложение старого знакомого моего отца. Вот уже пятнадцать лет я тяну журналистскую лямку, а кто тянет, тот втягивается, это уж всем известно. Я не составил себе заметного имени и лишь совсем недавно, каких-нибудь три года назад, выбил себе «профилирующий участок» (эта формула также принадлежит Бурскому). Теперь меня используют в связи с различными историческими курьезами и изысканиями. Стоит появиться слуху о счастливой находке, как тут же вспоминают обо мне. Сегодня – это обнаруженная и никому еще не известная статья Н., завтра – это пребывание В. в городе А., послезавтра – еще что-нибудь. У археологов и архивистов я – частый гость. Скорее всего, сыграл свою роль тот факт биографии, что я побывал и в заочной аспирантуре исторического факультета, хотя и не защитил диссертации.
Но, в таком случае, откуда эта страсть к писанию, к насилованию бумаги, к вздорной и зряшной работе, которая, разумеется, никогда не увидит света? Может быть, это проявление вечного и, как говорят, обязательно сопутствующего журналистам желания написать книгу? Может быть, и все-таки не думаю. Не могу сказать, что окончательно подавил в себе всякое тщеславие, но я много сделал, чтобы его подавить. Уже давно я понял, что мне не суждено быть ПОЗом. ПОЗы – это тоже изобретение Бурского и, как легко догадаться, представляет собой сокращенное прочтение трех слов – предмет общественной заинтересованности. Да, я никогда не буду ПОЗом и не стремлюсь им быть. Не так уж часто мне случалось встречать стоящего ПОЗа. В большинстве своем ПОЗы – беспрестанно охорашивающиеся люди, много думающие о впечатлении, которое должны произвести, и потому утомительные в общении.