Тетя Агаша присела сбоку на крылечко и обмахивала платочком потное, усталое лицо. Володька, ухмыляясь, сказал:
— На дорожке подобрал бумажку, думал: его, и отдал ему. А там написано по-печатному: «Оттовна идиотка. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Он это читать не стал, а на другой стороне прочитал все и забегал. Нас стал домой гнать, говорит, кухню надо мыть и хозяевам сдать, а здесь, говорит, не к спеху.
— Да, да, — кивала головой тетя Агаша, не замечая, что я привалилась спиной к двери парадного и похолодевшими пальцами рылась в пустом кармане.
«Эмилия Оттовна, вы, наверно, идиотовна». А на другой стороне записка Нияза, которую мама так искала, чтобы показать бабушке. И это важное письмо попало в руки Булкина! Вот что я опять натворила!
— Ну, пошли, я до дома доведу, — услышала я снова голос Агафьи Семеновны, которая и до этого все время что-то говорила, но я как будто оглохла и только видела, как шевелятся ее губы.
— Нам нельзя уйти, тетя Агаша, — важно ответила Глаша. — Мы не отстали, мы Васю дожидаемся.
— А-а! Ну, то-то. А Васенька где?
— Он сейчас придет, — быстро сказала я, боясь, как бы мы с Глашей опять чего-нибудь не выболтали.
— Он сейчас придет, — поняла меня Глаша.
— Ну придет, так ладно, а мы пойдем, Володечка, путь далекий, а мне еще кухню мыть.
Полкан встал, потянулся, но, увидев, что мы продолжаем сидеть, снова улегся отдыхать. Меня охватило прежнее беспокойство, под ложечкой ныло, руки опять стали потными и дрожали, а ноги как ватные. Глаша, которой ничего страшного в рассказе Агафьи Семеновны не открывалось, помолчав, спросила:
— Куда же могла деться та девочка, ну куда? Ну что ты молчишь? Если бы я была там, я бы сразу поняла куда. А ты просто какая-то несмышленая.
Что я могла ответить? И все же Глаша продолжала тормошить меня:
— Ну куда она могла деться? С дерева не упала?
— Нет.
— Может, выше залезла?
— Ну что ты!..
— Так куда?
— Знаешь, — нерешительно сказала я, — мне показалось… но только я боюсь, что не поверят.
— Вот побожусь, что поверю. Я же тебе всегда верю. — Это Глаша лукавила. — Ей-богу! Хочешь, крест поцелую? — Она сунула руку за пазуху и, вытянув медный крестик на шнурочке, поцеловала его.
Я махнула рукой: что мне ее крест!
— Понимаешь, Глаша, мне показалось, что она вниз провалилась. В дупло.
— Во-о! — протянула Глаша. — Значит, дерево было трухлявое?
— Я-то не долезла туда, а девочка сказала: дощечки там гладкие, выструганные. Ведь белки не могли бы так сделать? Это кто-то нарочно сделал. А доски, может, сдвинулись или поломались так: хлоп! Она: «А-а-а…» И все стало тихо…