— Послушай, Валь, — оглядываясь по сторонам, говорю я вполголоса. — Что скажу — никому не скажешь?
— Ну?
— Ну дай честное слово!
— Ну?
В голосе Вальки странные нотки. Я настораживаюсь и заглядываю ему в глаза.
— И так я не скажу. Ну, честное слово.
— Ты знаешь, Валька, ведь Иван Петрович вовсе не Иван Петрович. У него жена — дочь князя. А Лунатик с матерью ему совсем чужие.
В глазах Вальки появляется интерес.
— Ну?
— Он знаешь какой? Он басмач, или, может, белый, или, может, английский. Он не наш, понимаешь, не советский.
— Ну?
— Ну вот, когда я сидела в сундуке, я все слышала. Он говорил какому-то чужому: если она догадается, что я — не я, не Иван Петрович, то я ее мигом проглочу, а всем скажу, что она уехала в Бузулук.
— Знаешь что! — вдруг звенящим голосом сказал Валька. — Ты все врешь, обманываешь меня! И про ворону ты наврала. Нет, нет такой вороны, которая носит тебе конфеты. Ты все врешь! Мама не позволила, чтоб я верил. Если я буду всем верить, меня не возьмут в школу.
Мы стояли друг против друга взъерошенные и злые. Я все подыскивала подходящие слова и не могла найти их. И вдруг, как будто помимо моего желания, выпалила:
— Эх, ты! Сидишь здесь и не слышишь, как тебя Галя зовет. Иди скорее, твоя мама живую сороку поймала.
Валька с изумлением взглянул на меня, потом затолкал в рот три зеленые ягоды, подтянул штаны и ринулся к дому.
МОИ ПЕЧАЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
Вечер скучный, мрачный. Во дворе не интересно. Ребята собрались на крылечке, говорят про разные пустяки. Взрослые заняты своими делами и разговорами. Володькина мама с Эмилией Оттовной у калитки делятся новостями.
— В старом городе, — говорит Эмилия Оттовна, — родился ребенок с усами, с бородой, зубов полон рот, родился и сказал…
— По-русски? — замирающим голосом спрашивает Володькина мать.
Эмилия Оттовна на минутку задумывается, потом решительно продолжает:
— По-русски и по-узбекски. Он говорит: «Девятнадцать».
— Девятнадцать?
— Девятнадцатый год, понимаете?
— Девятнадцатый год?
— Конец им, — говорит. — В таком году, понимаете?
— Конец им? — не понимает Лунатикова мама.
— О господи! Большевикам конец, понимаете? В этом году.
— О пресвятая богородица! — крестится с испугом Володькина мама, а я поворачиваюсь и ухожу домой.
«Вот это врет! — со злостью думаю я. — Вот это врет, и ей еще верят! Ведь это же нехорошо так врать! Это же очень стыдно так врать!» И я стараюсь представить себе усатого младенца, но, конечно, ничего не выходит.
Мальчишки с нашего двора построились в шеренгу и в быстро наступающих сумерках затевают игру. Они маршируют и поют: