— Иринка, какой же этот ваш сосед Иван Петрович? Он такой высокий, худой, шея немного длинная и говорит, немножко картавя, да?
— Он! — закричала я. — Вы его знаете?
— Да нет, видел у вас во дворе, когда приходил.
— Но ведь вы же не говорили с ним, а знаете, что он картавит.
— Ну хорошо, ты умница, наша Иринка, я его знаю.
— Но он не Иван Петрович?
— Нет.
— Ага! — закричала я так громко, что Полкан, как отважный разведчик, бежавший далеко впереди, опрометью понесся ко мне навстречу. — Ага! А мне не верили, вот никто, никто не хотел верить! А это правда! Кто же он? Пойдемте к бабушке, скажем ей.
— Ну вот! — серьезно возразил Рушинкер. — И не думай. Ты пока помалкивай. Мама приедет, тогда расскажешь. А сейчас никому ни слова. Это будет наш секрет.
— А вы?
— Что я?
— Ну, надо же его поймать? И того, другого дяденьку. И оружие у них отнять. А то они будут воевать против наших, против красных, понимаете?
— Понимаю.
— А потом он может в один момент проглотить Лунатикову маму.
— Чью маму? Какую маму? Как проглотить?
— Ну он же сам сказал. Он говорит: «Эта баба».
— Ах, Иринка, не выражайся так грубо!
— Это не я выражаюсь. Это он выражается.
— Понимаешь, Иринка, это он фигурально выразился. Ты же большая, знаешь, что люди людей не глотают.
Опять незнакомое слово: «фигурально». Я даже задумываться не стала, что оно означает. Мы уже дошли до конца Романовской улицы, и начался пустырь первого участка, а я еще понять не могла: чем кончился мой разговор с Рушинкером? Он мне, правда, поверил, но как будто предпринимать ничего не собирался. А опасность продолжала угрожать и Володьке, и его бедной маме, и оружие — в руках этих страшных людей. Что же делать? Что делать? Рушинкер увидел мое волнение.
— Не такой уж страшный этот Козловский, — сказал он мне.
«Какой Козловский — Булкин, — подумала я и спохватилась — Козловский — это и есть Иван Петрович».
— А откуда вы его знаете?
— Ну, мы вместе учились, жили в одном городе.
— Дружили?
— Ну нет, не дружили, но, в общем, когда-то наши дороги были рядом.
— Дядя Рушинкер, вы эсер? — вдруг спросила я.
Дело не в том, будто я из его слов поняла, что он эсер, а я вспомнила, как в вагоне он заступался за эсеров, когда я играла со своей щепкой. А Рушинкер подумал по-другому. Он вдруг решил, что я все, все хорошо понимаю.
— Да с нашей Иринкой можно даже о политике говорить! Откуда же ты взяла, что я эсер? Нет, я был когда-то в этой партии, но потом ушел из нее. Многое у эсеров правильно, но во многом я не согласен с ними. Я ушел к большевикам, а Козловский, очевидно, стал контрреволюционером. Жизнь сейчас очень сложная, Иринка. Многие просто заблуждаются…