Внезапно приходит воспоминание из детства. Мой восьмилетний корешок Вовка приволок как-то в школу книжку про русских богатырей с красочным изображением Ильи Муромца на обложке. Читали запоем по очереди. Сам Вовка отличался способностью коверкать некоторые слова, причем выходило у него настолько естественно и органично, что никто не утруждался его исправлять. Вот и вышло, что слово, обозначающее русского былинного героя, из Вовкиных уст звучало как “габатырь”. Смешно и некрасиво. Вместо мощного, плечистого удальца в доспехах, с окладистой бородой и палицей в руке как на обложке, мне представлялся обрюзгший, потрепанный мужик, похожий на соседа дядю Никиту, и, почему-то обязательно горбатый. Габатырь, одним словом.
Вовку так и звали Габатырем пока в девятнадцать лет не замерз по пьяни в сугробе.
Боярина Головача истинным богатырем тоже не назовешь. Вроде бы и стать и оружие при нем, сила в толстых руках видно, что есть...
Ладно, поглядим. Ноги сделать всегда успеем, тем более, что в ожидании ночной потехи весь присутствующий и продолжающий прибывать на большой двор народец начинает образовывать живой круг с двумя бойцами посередине и я со своими пацанами остаюсь на периферии этого круга.
От десятков факелов, горящих теперь в руках каждого третьего, на осиротевшем без хозяина подворье становится светло как днем. Собралась, должно быть, вся родня плодовитого Родима. У некоторых мужичков при себе топоры и дубинки. Думаю, даже если урману и позволят покинуть злополучное Овсянниково после поединка, уйти у него получится не слишком далеко.
Жила, демонстрируя обезьянью ловкость, залезает по двери на соломенную крышу сарая, дает нам по очереди руку, помогает забраться наверх.
Обзор с крыши отличный, весь «колизей» как на ладони. Неровный людской круг в несколько рядов, красные и желтые пятна бликующих пламенем лиц, темные спины, Эгмунд, скрестивший на груди руки, спокойно ждущий начала. Неплохая позиция для снайперского выстрела, думаю укрепившись на коньке. Жаль Невул не успел вернуть себе лук, всадить бы этому Эгмунду промеж ушей добрую бронебоечку и финита ля комедия.
Уводят коней, троих, все еще вооруженных урманов оттесняют от крыльца, берут с двух сторон в плотные клещи, в первый ряд зрителей не пускают. Стоят, рожи каменные, зенки только поблескивают под надвинутыми на лоб шлемами. Среди верховых, что пришли с боярином я узнаю Кульму и Протаса, что были на совете в корчме на пристани. Они вдвоем составляют компанию болезненно осунувшемуся Минаю, поддерживают его под белые рученьки как дорогущую хрустальную вазу.