Ан нет, соврал я, вот домик достойный, в саду яблоневом прячется. Прямо в середине деревушки. Калиброванного, светлого бревна, с выкрашенной красным тесовой крышей, оконца все те же махонькие, зато ажно шесть штук на широком фронтоне, какой-то особой резьбы по дереву не наблюдается.
Во дворах, что мы прошли ни души. Кроме того пацаненка мы вообще никого не видели. Квохчут по сараям куры, шумят невидимые коровы, где-то ржанул коник. Человеческое присутствие ощущается, но не очевидно.
- Пойдем, стукнем, – на крутой дом показываю. – Уж тут-то должен быть телефон, поди, не на краю света живем.
Приблизились. Надел обширный, соток тридцать, не меньше. Несколько сараюшек, колодец. Полуземляной этаж у дома все же есть, подвальное хранилище для урожая, наверное, на второй ведет крытое крыльцо с правого сбоку. На дворе опять же никого не видать, будто вымерли все, даже собаки с кошками.
Скрипнула под Мишиной ногой первая ступенька крыльца. Дверь тотчас отворилась и на площадку вышла пухлая лицом тетка лет пятидесяти, в выбеленной холщовой рубахе и такой же непонятной юбке до пят. Уставилась на нас, глазами хлопает в непонятках абсолютных.
- Добрый день, мадам, – вежливо так говорит Миша, с нотками извинения в голосе. – Нам бы телефон, домой позвонить, чтобы забрали, туристы мы, от своих, знаете ли отстали, пока купались, одежду нашу кто-то спер.
Тетка шары наружу выкатила, охнула коротенько, обмякла и бряк с крыльца безвольным холодцом в обморок прямо здоровяку моему в руки.
Я машинально дерюгу свою на бедрах проверил – вдруг сползла, не за просто же так баба без чувств свалилась...
Сзади слышится быстрый топот. Я не успеваю обернуться, в затылке черной вспышкой рвется бомба, и в следующий миг сознание упархивает из моей головы как бабочка из сачка незадачливого натуралиста.
Сколько времени прошло не знаю. Башка трещит, будто с бодуна. Полумрак. Лежу в каком-то сарае на соломенной подстилке, бочина затекла спасу нет. Ноги связаны, руки за спиной тоже чем-тозавязаны. Нормальный ход...
Изловчившись и немного покряхтев, сажусь. Прислоняюсь к бревенчатой стене. Затылок на прикосновение отзывается резкой болью. В кровь разбили суки. Интересно чем: битой или железкой какой? Найду – покалечу.
Сидя я совсем оклемался. Голова болит, но уже не так сильно, наибольшее неудобство и боль причиняют стянутые на крестце руки. Чувствую себя пленным партизаном утром перед казнью. Буйная фантазия с готовностью подсовывает картину прихода за мной двух тугомордых эсэсовцев в гимнастерках с закатанными рукавами. Гнусно ухмыляясь и матерясь на немецком, они выпинывают меня на свет Божий в последнюю прогулку до эшафота.