Эрнест слушал Дороти очень внимательно и с нарастающим изумлением. Он и представить не мог, что ее могут занимать подобные размышления.
– Я помню, одна девушка как-то сказала, что большинство женщин предпочитают стать старыми девами, – медленно сказал он.
– Она сказала глупость – никто этого не хочет. Это было бы неестественно, особенно если они о ком-то заботятся и кого-то любят. Только подумай, на этих островах живет, по меньшей мере, миллион молодых женщин, и каждый день рождаются новые! Страшно подумать, что было бы, захоти они все стать старыми девами! Это была бы революция, вот что! И если бы они все были вдобавок красивы – у них бы все получилось!
Эрнест расхохотался еще громче.
– Знаешь, какое лекарство мог бы предложить Мазуку?
– Нет.
– Полигамию. Многоженство. Среди зулусских женщин нет старых дев, и все они очень счастливы.
Дороти покачала головой.
– Здесь это не сработает, слишком дорого.
– Знаешь, Долл, ты так говорила об этих молодых женщинах… Видишь ли, ты еще молода для старой девы. Неужели ты хочешь ею стать?
– Да! – ее ответ прозвучал резко.
– Значит, тебе никто… эээ… не нравится?
Дороти бурно покраснела.
– А тебе какое дело, хотела бы я знать?!
– Никакого, Долл. А ты не рассердишься, если я кое-что тебе скажу?
– Говори, что хочешь.
– Ну да, но будешь ли ты слушать?
– Если ты будешь говорить, мне придется слушать, я же не могу оглохнуть.
– Хорошо-хорошо… Долл… только не сердись, дорогая!
– Ох, Эрнест, ты меня утомил! Говори уже – и покончим с этим.
– Ладно. На этот раз, Долл, я буду говорить прямо. Вот что. В последнее время я был настолько самонадеян, что мне показалось, будто ты… ну… не совсем равнодушна ко мне. Долл, я ведь слеп, как летучая мышь. Я хочу спросить тебя прямо – это правда или нет? Ответь честно, Долл, потому что я не могу посмотреть тебе в глаза, чтобы увидеть там ответ.
Дороти сильно побледнела при этих словах и с невыразимой нежностью посмотрела на Эрнеста. Вот и пришел этот миг…
– Почему ты меня об этом спрашиваешь, Эрнест? Нравишься ты мне или нет – совершенно неважно, потому что я тебе не нравлюсь.
– Ты не права, Долл, но я скажу, почему я об этом спрашиваю. Это не просто любопытство, поверь. Ты ведь знаешь всю историю моей жизни, Куколка, по крайней мере – большую ее часть. Ты знаешь, как я любил Еву и как отдал ей все, что только может отдать глупый юнец слабой женщине, – отдал так много, что мне больше никогда не вернуть утраченного. Она меня иссушила. Я ее потерял – разумеется, в этом мире, но, возможно, и во всех иных мирах, если они существуют, хотя я не думаю, что люди там живут как-то иначе. Леопард не может избавиться от своих пятен, ты же знаешь! Счастье всей моей жизни было разрушено без права на возрождение, и этот факт нужно просто принять, так же как факт моей слепоты, например. Физически и морально я искалечен и конечно же не могу в таких обстоятельствах просить женщину выйти за меня на основании каких-то моих достоинств – их нет. Но если ты, дорогая моя Долл, как мне иногда и казалось, так страстно заботишься о столь бесполезном человеке, то дело приобретает несколько другой оттенок.