— Я германца знаю, по той войне знаю, — пускаясь в высокую политику, рассказывал Прокоп Ильич. — Заправилы у них и тогда лютые были, сущие душегубы. Газами людей травить додумались! А? Ну и хитры, дьяволы! Союзнички-то наши покамест тихо воюют, не шибко стараются. Оно, конечно, союз союзом, а посматривать за ними нужно. Помню, еще в ту войну говорили, что фабриканты американские сегодня дивизию на фронт против немцев доставляют, а завтра тем же немцам снаряды продают. Вот как! Ради наживы и своих не жалеют! На крови наживаются. Барышники чертовы!..
— А все же капут Гитлеру пришел. Русская смекалка да сила верх взяли! — вставил Гаврила Данилыч.
— Еще не взяли, — возразил Рогов. — Слыхал? Сам Сталин сказал, что фашист, как зверь раненый, уползает в берлогу. А раненый зверь, пока не убит, сам знаешь, все одно опасен. Вот будешь писать ответ Грихе, — обратился он к лейтенанту. — так ему и пропиши, что я, отец его родный, наказываю ему, чтобы он боеприпасу не жалел, добивал гадов до конца. Так… и пиши, чтоб домой не возвращался, пока Берлин не возьмут. Воевать так воевать!
С упоминанием имени Григория у Дарьи Степановны поджались губы и дрогнул подбородок. Симов это заметил и поспешил переменить разговор, напомнив о предстоящем выезде на Шепшулту.
— Поедем, поедем! — поддержал Рогов. — Завтра же поставим коней на шипы, сбрую обновим, гужи заменим — и айда в хребет. Теперь, по голощеку, санями Джилой поедем. Ты у Фоки готовность проверь, догляди, чтобы у саней поднатужил вязья, коня перековал, обутки починил. Зимой тайга шутить не любит, а он ведь малость нерадив. За то и оглох. Здоровый был. В тайге зимой в легкой шинельке без огня ночевал, как волк. Все ему сходило. А потом застудил голову, вот и оглох. Я этак не люблю. Свою жизнь в тайге беречь надо, устраивать так, чтобы жилось как дома…
К концу обеда настроение у всех поднялось, и Прокоп Ильич запел свою любимую:
Гусар, на саблю опираясь,
С большою грустию стоял.
Надолго с милой расставаясь.
Он на прощанье ей сказал…
Гаврила Данилыч подтягивал ему сиплым баском.
После праздника охотники подковали лошадей подковами с коническими шипами, обновили сбрую, отремонтировали сани, отточили топоры и ножи. К отъезду наморозили по мешку вареной «в мундире» картошки, починили унты, сковали подковки для ходьбы по льду и по горам.
Через два дня сборы были закончены, и на зеркальную гладь замерзшей реки выехало три возка. Небольшие охотничьи сани, в семьдесят сантиметров шириной и в два метра длиной, имели высокие тридцатисантиметровые копылья. Этим они напоминали грузовые нарты. В каждом возке были аккуратно уложены и увязаны полцентнера сена, мешок с вареным замороженным картофелем, сумы с хлебом и потники. На заднем трохинском возке виднелись из-под сена ручки двух пешней, лопата и поперечная пила.