Часто мусорщики, бедняги, копались в развалинах этих зданий — в особенности когда-то великолепной Ассамблеи. Бобби, конечно, гоняли этих несчастных, прежде чем у театра появлялись ковровая дорожка и бархатные заграждения: напоминания о зоне военных действий в виде руин устранить было нельзя, а вот бездомных оборванцев и военных беженцев Лондона прогнать было можно — по крайней мере, на какое-то время.
Агата, ехавшая в лимузине вместе с Ларри Салливаном, хмуро принимала эту горькую иронию — и снова сомневалась, есть ли в этом истерзанном войной мире место для выпускаемых ею смертоубийственных безделушек.
Их встречала неожиданно большая толпа, которую сдерживали констебли. Она робко улыбнулась и помахала рукой безликой массе людей, кричавших «Агата! Агата!», словно она была кинозвездой. Как ни странно, сопровождавший ее действительно звезда экрана и сцены дородный Френсис Л. Салливан (который в своем смокинге больше походил на метрдотеля) вызвал куда меньше приветственных криков, нежели она.
Агата определенно не чувствовала себя звездой. А сознавала располневшей пожилой женщиной, весьма неловко втиснувшейся в вечернее платье из шифона, купленное несколько сезонов (и дюжину килограммов) назад. Однако ее шуба покрывала множество огрехов, а путь по ковровой дорожке был благословенно коротким.
В фойе публику пока не пускали, и небольшой фуршет с коктейлями для главных участников (за исключением актеров, конечно: их, как невест перед свадьбой, никто не должен был видеть) уже шел. Нервничающие участники премьеры толпились вокруг стоек, обмениваясь добрыми пожеланиями (в том числе странным американским напутствием «чтоб тебе ногу сломать»[10]), рукопожатиями и поцелуями в щечку и называя всех «дорогушами».
Однако она почувствовала холодность кое-кого из тех, кто участвовал в недавнем опросе в соседнем пабе.
Холодный фронт дал о себе знать еще в «Савойе», когда Ларри Салливан почти не говорил с ней. Оказавшись на заднем сиденье «Роллс-Ройса», она спросила актера: что, он на нее обижен?
— Обижен? — переспросил Ларри, выгнув бровь. — Это еще слабо сказано. Агата, как вы могли участвовать в этом допросе?
— Если вы о разговоре с инспектором Гриноу, то он показался мне вполне вежливым и формальным. Право, Ларри: мы ведь все имели констакт с жертвой самого громкого дела об убийстве за всю войну. Опрос полиции был неизбежен.
Он фыркнул:
— Но вы же не подозреваете меня в опрометчивых поступках!
Так вот в чем дело: Ларри опасался не того, что может оказаться под подозрением в убийстве, а что его красавица жена услышит что-нибудь лишнее.