Для этого нужны были зрители — зрители, которые смеются когда надо или когда не надо, зрители, которые реагируют тепло или прохладно, а то и враждебно в духе «уйдем отсюда к черту».
Сейчас она была одним из этих зрителей, незаметно устроившись ближе к краю десятого ряда партера. Ощущая на себе взгляды и слыша шепот узнавания («Вон она», «Это она и есть»), она сидела тихо между двумя приглашенными ею гостями — сэром Бернардом Спилсбери и Стивеном Глэнвиллом, — ожидая, когда погаснет свет, обеспечив ей столь желанную невидимость.
При таком отношении она сама не понимала, почему так обожает театр — почему в самой глубине души она предпочитает роль драматурга роли романиста. В юности, пока у нее не появилась эта гадкая, ужасная стеснительность, она исполняла роли в пьесах и беззаботно участвовала в концертах как пианистка и певица. Возможно, теперь, на этапе взрослой застенчивости, она участвовала в представлении через актеров: личное появление по доверенности.
Или, быть может, это связано с ее склонностью жить в мире фантазий, в центре созданной ею внутренней сцены, подходящей для трагедии, комедии и ее личной разновидности мелодрамы. В детстве у нее были вымышленные друзья — и даже сейчас она слышала внутри себя, как ее персонажи ведут разговоры, часто ощущая себя лишь стенографисткой их бесед и мыслей.
Обозреватели обвиняли ее, что она использует диалоги как костыли, опираясь на то, что персонажи говорят друг другу, и обделяя искусство повествования. Ее поучали: этот прием примитивен.
Ее оправданием были только сами труды: издатели и читатели принимали такой подход. Для нее диалог был двигателем сюжета — так что, возможно, она вовсе и не была романистом… возможно, она была драматургом, помещавшим порой свои спектакли в книжный переплет.
Тем не менее сегодня ее пьеса будет поставлена в театре «Сент-Джеймс», и ей придется вытерпеть все внимание, связанное с этим. Праздничный ужин должен был состояться в «Савойе», так что караван «Роллс-Ройсов», которому надлежало доставить «знаменитостей» — таких как она сама, а также режиссера и продюсера в театр, тоже стартовал оттуда.
Ненавидящий публичность сэр Бернард предпочел не участвовать в этом безобразии и договорился встретиться с ней позже, уже в театре. Он даже предложил подвезти Стивена — и Агата смаковала хулиганскую мысль о том, как холодный и собранный профессор Глэнвилл поучаствует в бешеной гонке с мистером Жабом — ведь за рулем Спилсбери был подобен этому персонажу «Ветра в ивах»[9].
Премьера в Вест-Энде, как и все мероприятия военного времени, должна была претерпеть некоторые изменения. Спектаклю предстояло начаться в семь вечера, а не в восемь, а процессия знаменитостей стартовала в шесть — до сумерек и затемнения. Это позволило включить в происходящее фоторепортеров, изобразив легкомысленную истерию довоенной премьеры, хотя разбомбленные руины соседних зданий служили суровым напоминанием о реальности.