«Он не так уж виноват, просто каждый делает, что может».
Хлеб по-прежнему одиноко валялся на дне чемодана. Теперь на него смотрел и муж. Так же отказываясь взять назад свои деньги.
«Прошу вас,— попросил муж,— пожалуйста, оставьте их себе».
«Да не могу я. Ты же сама сказала, каждый делает, что может. А я не могу, и все».
И вот тогда я в первый раз сказала, выкрикнула ему то, что так и не решилась сказать прежде. Что люблю его.
Он сразу как-то резко поднял голову. И уже больше не повторял, что не может взять их. Я все ему объяснила.
«Пойми, ты просто должен оставить их себе хотя бы потому, что я люблю тебя».
И кинулась прочь. Муж поспешил вслед за мной. Когда я в первый раз обернулась назад, то увидела, что он даже не попытался догнать меня. Просто смотрел, как я убегала. По тому, как напряжена была его рука, я догадалась, что она сжимала пачку банкнот. Когда уже в конце улицы я обернулась во второй раз, его не было, он исчез. И только через два года мне суждено было увидеть его снова.
Она замолчала.
— А что было после этого?
— Ах, после этого?.. Да после этого в моей жизни уже не могло случиться ничего такого важного. Мы нагнали своих приятелей. Они ничего не услыхали из нашего разговора, разве что мой вопль, но так и не поняли, о чем шла речь. Хотя не могли не заметить, что мы купили у него товар, который они с таким негодованием отвергли.
«Неужели вы купили у него эту гадость?» — не поверил приятель.
«Ведь таким образом вы поощряете порок»,— поддержала его супруга.
Я поинтересовалась, какой такой порок, но никто так и не смог мне ответить, какой же именно. И я почувствовала, будто мы с ним одни в целом свете. Я крепко прижимала к себе спрятанную в муфте пачку конвертиков. Думаю, я любила его тогда так же, как в первый день.
«Мы были когда-то знакомы с этим торговцем»,— пояснил муж.
«Ах вот как,— удивился друг.— Ну, раз вы с ним были знакомы, тогда другое дело…»
Я спросила, почему, но никто почему-то мне не ответил.
«Он был матросом,— проговорил муж,— и полгода провел на «Анне».
Это была чистейшая правда, точней не скажешь, и я не смогла сдержать улыбки.
«Да нет,— поправила я,— вы ошибаетесь, на «Сиприсе».
«Ах, да,— согласился муж,— в те времена наша яхта еще называлась «Сиприсом».
Потом как-то легкомысленно добавил, что тот был с Гибралтара. Я возразила, что ни с какого он не с Гибралтара, во всяком случае, не больше, чем, скажем, из Шанхая, и вообще никому не известно, откуда он родом.
«Странный тип»,— с понимающим видом заметил приятель.
И тогда я сказала им, кем он был на самом деле. На меня иногда находит такое. Не думаю, чтобы я поступила неосторожно, потому что эти люди, как, впрочем, и я сама, все равно не знали его настоящего имени. Почему я сказала это именно им, сама не знаю, в сущности, мне было все равно, ведь о приятелях своего мужа я знала ничуть не больше, чем о нем. Должно быть, просто не смогла сдержаться, не могла больше молчать. Вот и высказала все, что знала и о чем тогда еще не догадывался муж,— что, когда ему было двадцать лет, в Париже он убил американца, имя которого мне неизвестно.