— Почему так происходит? — Максим обернулся, услышав вопрос.
— Что именно? — Но Вика его не слушала, она говорила, обращаясь к фикусу на столе, и смотрела куда-то сквозь стену.
— Почему не работают древние законы — не убивай, не укради, не лжесвидетельствуй? Люди сегодня безнаказанно нарушают их. И мир не переворачивается, планеты не сходят с орбит, огонь и сера не падают на человеческие жилища. Почему справедливости приходится добиваться вот так — силой, шантажом и угрозами? Почему? — Вика опустила голову, и ее плечи вздрогнули. Но от слез или от холода — непонятно.
— Законы работают, их никто не отменял. Это воля природы, воля Создателя. За нарушение всегда придет расплата. Но я не могу ждать, у меня нет времени, чтобы ждать, когда разгневанный творец начнет восстанавливать справедливость в ручном режиме. — Максим снова отвернулся к окну.
— Почему в ручном? — чуть хрипловатым голосом спросила Вика.
— Как — почему? Он законодательная власть, а исполнителями законов были люди — те, кто создан по образу и подобию творца. Да только скурвились исполнители, простите за мой французский. В конце концов, чаша переполнится, и тогда достанется всем, и правым и виноватым, агнцам и козлищам.
— Ну, виноватым-то понятно за что. А правым? Агнцам? Они и так пострадавшие… Многие и не доживут, наверное, до высшего суда…
Максим отвечать не стал. Уже темнеет, плечо болит все сильнее. Надо сворачивать визит и топать домой, а этот разговор грозит затянуться. Что толку обсуждать высокие материи, недоступные пониманию брошенных на произвол судьбы людей? Как объяснить ей то, что только недавно понял сам: к списку семи смертных грехов добавлен восьмой: мояхатаскраю, он же — безразличие и равнодушие. Предыдущие-то грехи были в основном телесные. Как сказать о тех, кто отказался следовать своему предназначению — быть подобием высших существ, свел свою жизнь к пережевыванию корма и воспроизведению себе подобных? Да и зачем говорить об этом? Сейчас у всех одна задача: выжить, выкрутиться, а как, каким способом — каждый выбирает для себя сам.
— И что мне теперь делать? — просто так, в пространство, спросила Вика, но Максим тут же отозвался, ответил ей:
— Жить, что же еще? Деньги пока есть, а работу новую потом найдете, летом, когда потеплеет.
И тут же, без паузы выдал, но уже почти умоляюще:
— Вика, у вас чай есть? Я так замерз, аж зубы сводит. Как вы тут живете?
— Извините, пожалуйста! — Вика взвилась с места, как ужаленная, — есть, конечно, есть! Сейчас, подождите немного!
В хозяйстве у нее нашлось все — и чай, и к чаю, и в чай. Постепенно в чашки стали доливать только коньяк, и в квартире стало заметно теплее. А за окном темнее и темнее, и скоро через задернутые шторы просвечивали только дальние огоньки уличных фонарей. Комната оказалась просторной, диван широким, а одеяло легким. Но оно почти не понадобилось, и без него было неплохо. Уже за полночь Максим выбрался наконец в холодную, как пустой спортзал, ванную и внимательно осмотрел себя в зеркале. По плечу к ключице расползался здоровенный кровоподтек. Это ничего, могло быть и хуже. Кости целы, их подвижность не нарушена. Максим вернулся в комнату, оделся, вышел в коридор. Закутанная в одеяло Вика побрела следом, прислонилась к стене, наблюдала за Максимом. Очки она забыла то ли на кухне, то ли в комнате и теперь щурилась близоруко. Максим потянулся за курткой и остановился. Краем глаза он увидел что-то очень знакомое, но основательно подзабытое. На полке под зеркалом лежали распечатки — три обычных белых листа. А на них — изображение человеческой фигуры с обозначением зон. Анатомическая мишень, с указанием количества выстрелов, пораженных зон и полученных очков.