Она ещё успела увидеть, как падает Ксеркс, рядом с дымящимся пистолетом в вытянутой руке стоял Гектор. Его глаза были черными: местный разум как-то смог добраться до него даже без открытого соединения. Клавдия в страхе сильнее прижала к себе ребенка и почувствовала, что его ручки сильнее обнимают её.
Острая боль в плечах выгнула её дугой. Она посмотрела на ребенка и поняла, что его взгляд резко изменился, став холодным и хищным. Последнее, что она почувствовала, были тонкие, но чрезвычайно острые когти, раздирающие её позвоночник под пластинами хамелеоновой брони.
Отец Евстафий отдыхал, лежа на кушетке. Ему было приятно воображать, что он просто прилег, и браслеты на его руках и ногах лишь украшения, а не сковывающие наручники. Он давно потерял счет времени, но если бы кто-нибудь спросил, когда эта бездушная, говорящая уверенным спокойным голосом электронная тварь начала его пытать, он бы ответил, что целую вечность назад.
Встретившая их у парадных дверей голограмма представилась искусственным интеллектом научно-исследовательской станции, сокращенно Инной. Она сразу же разделила их с Онуфрием и поместила в разные комнаты, так что Евстафий даже не знал, жив ли тот. За много часов пытки он много раз слышал, что это делается для выявления угрозы с их стороны. Что, как только они расскажут всё, что интересует Инну, будут сразу же отпущены и им присвоят индивидуальный лабораторный номер, личный приоритет, и они смогут получить первую помощь, еду и одежду.
Евстафий сначала сопротивлялся. Это было сложно, потом стало очень сложно, а в конце - просто нереально. Его без зазрения совести душили, откачивая воздух из комнаты, топили в воде, чудовищно сдавливали, накачивая в комнату в разы больше атмосфер, чем возможно на Земле. Когда он думал, что все уже кончилось, это оказывалось новым началом. В распоряжении Инны было множество манипуляторов, электричество и набор знаний, собранный человечеством за долгую историю войн, интриг и конфликтов.
На определенном этапе Евстафий понял, что человек, будь он на месте Инны, каким бы жутким садистом, психопатом или просто больным ни был, давно устал бы: человеку требовались отдых и еда, нужны были перерывы. Машина гораздо страшнее: она ничего не чувствовала, не нуждалась в отдыхе, ей надо было лишь добиться цели.
В какой-то момент он понял, что начал говорить, осознал это не сразу, а когда пытки внезапно прекратились. Он говорил, а машина спрашивала. Спрашивала о том, что, казалось бы, совсем ни при чём: о погоде на поверхности, о том, какой сейчас день и год, о том, закончилась ли война и когда. В то же время она не спрашивала, откуда он, из какой паствы и с какого острова, сколько с ним человек, не задавала другие простые и обычные вопросы, которые бы задали в любой дознавательской комнате.