Пар обнимал меня, осыпал градом капель, иногда и вовсе точно желал меня смыть с трубы вниз. Впрочем я каждый раз крепко впивалась в трубу, я почему-то боялась падения… очень боялась. Я понимала, что лишь пройдя этот путь верно, без падения, преодолевая все невзгоды выпадающие на мою долю, смогу приобрести, что-то иное. А потому когда пар начинал переходить с крупных капелек на мелкий бусенец, казавшимся сеяным сквозь черное ситочное марево, я вжималась в трубу, и на мгновения прекращала двигаться. И тогда в этом густом паре мне слышался тихий, тихий свист, чем-то схожий с тем как посапывая посвистывает спящий человек, который еще не храпит, но у коего дыхание не ровное и спокойное, как у ребенка, а тяжелое и будоражащее, как у взрослого человека. И слыша этот страшный свист, я вздрагивала… пугалась его…мне казалось, что этот звук хранит в себе угрозу, зорко следящее сопение наблюдает за моим спуском и вроде как даже желает, чтобы я свалилась с этой высотищи туда вниз… вниз… в эту черную, плотную, мокрую тьму…
Тьму!.. Тьму!.. Тьму!..
«Тише… тише… успокойся», — шепчу я самой себе, и, облизывая языком губы смахивая с них водную лужицу, которая затаилась на верхней губке, пытаюсь отвлечь себя от этого страха, чувствую, как, несмотря на мои уговоры, дрожат мои руки и ноги, паникует мое тело.
И тогда, чтобы не страшится свиста, высоты и этого пути я начинаю петь… петь ли… читать стихи… разговаривать… я делаю все, чтобы заглушить нарастающий позади меня свист и сопение. Отвлечь свои мысли оттого, что творится там позади меня и сконцентрироваться только на спуске… на том, что впереди меня будет ждать что-то иное… а этот спуск лишь временное препятствие к моим новым свершениям, к моему новому пути. И вновь я обнимала как дорогую родственницу трубу, приседала, повисала, сползала вниз.
Но чем дольше я вот так спускалась вниз, точно в бесконечную пропасть, которая не имеет дна, тем больше уставали мои руки, ноги, да и в целом тело. Спина от постоянного приседания и изгиба разболелась так, что хотелось заплакать. И болела не только поясница какими-то рвущимися, режущими болями. Болел и позвоночник, будто в него вогнали огромный штырь тот самый, что я так ненавидела в шпингалете. Руки болели везде… и в ладонях, и в локтевом сгибе, и в плечах. А ноги… это вообще был кошмар… мало того, что невыносимо кололо в бедрах, так еще ко всему прочему, я почти не чувствовала стопы, словно там одеревенела подошва на них. Руки от бесконечного обнимания, все время норовили разомкнуть объятия. Слабеющая и теряющая от боли силы, я все чаще останавливалась, стараясь передохнуть, отдышаться… Однако деревянные, ставшие неповоротливыми стопы на каковых невозможно было долго стоять, заставляли меня продолжать спуск, а значит и мои мучения. Изредка со слов песни, со строчки стихотворения которыми я все время пыталась себя отвлечь, я переходила на тихое поскуливание, и этим слабеющим визгом подпевала свисту, что раздавался позади меня и становился все громче и насыщеннее.