— Это мысль. — Шерали встал. — Это мысль, Степан Иванович. Побывать и… кое-кого пригласить к нам. Ведь пойдут люди.
— Правильно, Шура, — поддержал Опанас Гаврилович. — Обязательно пойдут.
Пожалуй, впервые за все последние дни Шерали улыбнулся.
— Можно считать, что здесь, в лесной глуши, уже создан… гарнизон. Пусть пока маленький, но гарнизон есть.
Опанас Гаврилович тоже невольно улыбнулся.
— Гарнизон? Из трех человек? Ах ты, Шура! Придумаешь тоже.
— Будет больше, — твердо ответил Шерали.
С ним согласился и Козлов.
— Решим так, — продолжал Шерали, — рано утром я отправлюсь в Червонный Гай.
— Ни в коем случае! — возразил Опанас Гаврилович. — Ты что, сам хочешь представиться фашистам? Берите — вот я… Разве тебе можно появляться там? Нет, это не годится. Поеду туда я. Кто я? Лесничий! Никому до меня дела нет, старик. И мне ни до кого дела нет. У меня много знакомых, друзей. Разузнаю все спокойненько и вернусь.
— Верно говорит Опанас Гаврилович. Сейчас там полно фашистов. Отбирают у населения скотину, запасы зерна, грузят в вагоны. Людей загоняют за проволоку. Особенно молодых…
Раздался тихий стук. Все, недоумевая, переглянулись. Опанас Гаврилович подошел к окну и, приложив ладонь к глазам, всмотрелся в темноту.
— Никого, — промолвил он.
Но снова раздался стук.
— Вы сидите, а я выгляну.
Опанас Гаврилович зажег фонарь и вышел из комнаты.
Вернулся он с Тимофеем Василенко, который вместо приветствия радостно воскликнул:
— Эге, да вас тут целый полк! А я подкрепление привел. — И, отворив дверь, крикнул в ночную тьму: — Заходите, товарищи, здесь свои.
В сенях раздался тяжелый топот.
Шерали обнял Тимофея, и тот понял, как волнуется его друг.
— Успокойся, Шура. Жена твоя жива-здорова.
Взгляд Тимофея упал на Опанаса Гавриловича. Лесничий стоял сгорбившись и, как Шерали, ожидал утешительных вестей.
Тимофей понял, сколько еще тяжелых дней и ночей придется провести его друзьям. Но что он мог сказать сейчас? Чем, какими словами порадовать их? Как вселить надежду? Сказать, что старшая дочь арестована, а младшая по специальному заданию райкома партии приступила к работе в немецком госпитале, — вот и все, но разве этим успокоишь? Верно, Галю устроили в госпиталь. Как? Лучше наедине поговорить…
— Привел к вам гостей, не сердитесь за это?
Гости не были местными жителями. По грязним, потрепанным красноармейским гимнастеркам, запыленным сапогам, утомленным лицам можно было сразу представить, какой тяжелый путь они проделали. Но красноармейцы держались бодро, здороваясь с каждым, крепко пожимали руку.
Когда все расселись, Шерали, Опанас Гаврилович и Степан Иванович вопрошающе посмотрели на Тимофея.