— Не пью!
В его семье потомственных охотников никто не пил. И он, «отбившийся от роду-племени», продолжал эту традицию.
В мастерской часто возникал повод что-то «обмыть» — хороший заказ, сдачу заказа, «левое дельце»… Михайлов уходил. В мастерской он любил один запах — запах дерева, клея, стружек… Любил один шум — шуршанье рубанка, стук молотка.
Когда обескураженный хозяин дома замирал с поллитровкой под столом, Михайлов деловито спрашивал:
— Что хотел, Кузьмич?.. Заказать что-нибудь?.. Так через мастерскую действуй.
Совсем растерявшийся хозяин дома нес чепуху о добрососедских отношениях, о дружбе, но в конце концов, освоившись, бормотал что-то насчет «шкафчика».
«Левую работу» Михайлов за деньги не делал. Красивые вещи, выполненные с большим вкусом и мастерством, он просто дарил.
Часто в свободное время Михайлов уходил в лес. Дедовская кровь не давала покоя. Стрелял Михайлов отлично, возвращался с богатой добычей.
— Охотник мог выйти из тебя видный, — с сожалением говорил отец. — Может, подумаешь…
Михайлов в ответ улыбался: ждала мастерская, ждал ее запах, ее шум.
…Рядом с Михайловым на собрании, как правило, садится Коркия. У них это получается машинально. События военных дней еще крепче сдружили их. И когда была возможность, они не отходили друг от друга.
Коркия — настоящий горожанин. В лесу вначале все ему казалось странным. И особенно удивляли люди.
— Разве это библиотека? — горячился он, услышав разговор о прежней работе Поленьки, белокурой девушки, недавно пришедшей в отряд. — У нас была в институте библиотека… Пятьдесят тысяч томов.
Поленька, широко открыв синие глаза, с восхищением смотрела на горячего тбилисца.
— Пятьдесят?! — В ее ведении когда-то было около четырех тысяч.
— Если не больше… Это в институте…
Вообще об институте Коркия говорил редко. Только в армии, когда его принимали кандидатом в члены партии, он подробно рассказал, за что был исключен из него.
Но перед очаровательной библиотекаршей Коркия не мог не блеснуть этим ярким словом — институт.
Не раз из уст Коркия можно было услышать о его благодарности старшинам.
— Удивительный народ! Замечательный народ! Приходит к ним оболтус. Совершенно ничего делать не может. Совершенно ни на что не способен… Совсем еще не человек. Его из школы гоняли за хорошими, состоятельными родителями… Его совсем гнали из высшего учебного заведения. Он совсем был маменькин, папенькин сынок… И старшины, особенно старшины, из него делают человека. Удивительно.
Коркия не расшифровывал это обобщенное лицо «человека, папенькиного сынка».