Поначалу я оживился. Решил, что навеянная городом смертельная хворь осталась позади. А между тем мрачный сумбур в голове был частью меня, как и частью того города, и эту хворь я захватил с собой, потому что уже ею заразился. Возможно, я сам привез ее из Старого Света в Новый, сам оказался переносчиком всемирной пандемии отчаяния. Но так хотелось переложить ответственность за свою болезнь! И я выбрал Лейлу, ведь ближе ее у меня никого и никогда не было.
Я сказал себе: это ее медленная сладкая плоть с порочной истомой проникла в мою. Хворь трущоб и неспешная горячечная хворь женского пола, ее покорность, ее самолюбование – все передалось мне. Цвет ее кожи, как и гендерная принадлежность, делал Лейлу падшей вдвойне, и поэтому сей заразный недуг был в два раза страшнее; я даже мог умереть. Такие дикие идеи промелькнули в моем горячечном мозгу, пока я сломя голову мчался в ночи. Когда над магистралью в Нью-Джерси занялся рассвет и я увидел разруху целого мегаполиса, возникло ощущение, что я смотрюсь в зеркало.
Страшась заразы, обитавшей, по моему мнению, в населенных местах, и не испытывая особой любви к людям, я выкинул из головы свои бредовые планы. Не поеду на юг – в тех заводях водится слишком много призраков Европы. Лучше отправлюсь туда, где этих призраков нет; мне нужен свежий воздух и чистота. Поеду в пустыню. Там меня исцелит первородный, не истощенный людскими глазами свет.
Я отправлюсь в пустыню, в неплодородное сердце необъятной страны, в пустыню, к которой люди повернулись спиной, пугаясь мыслей о пустоте; я решил, что в пустыне, в засушливых землях, в океане песка, среди выцветших скал смогу отыскать самую иллюзорную из всех химер – себя.
Так в итоге и получилось, вот только мое новое «я» оказалось совершенно незнакомым.
Дорога. Когда я уставал и больше не мог сидеть за рулем, то сворачивался калачиком на заднем сиденье и пару часов дремал. Нервное состояние остервенелости не давало отдохнуть; казалось, я сильно куда-то спешу. Я не знал, что мчусь навстречу той самой загадке, которую оставил позади: темная комната, зеркало, женщина. Я не знал, что меня магнитом притягивает мое предназначение. Не знал, что не смогу остановиться.
По утрам, а октябрь уже подходил к концу, от инея белела земля, над равнинами, которые, как и тусклый кант неба, уходили вдаль, вставало малиновое солнце. Деревьев не было. Радио в машине подкармливало меня акустической жвачкой из дешевой неразделенной любви. В гнусавое «кантри» вклинивались голоса, распевающие дифирамбы потребительским товарам и невнятной скороговоркой выдающие последние известия. Стена в Гарлеме росла в длину, высоту и ширину. Национальная гвардия приведена в состояние боевой готовности. Беспорядки, поджоги. Худшее время для поездки по стране трудно и представить. Спешно сорваться с места меня мог подвигнуть только рок – и непостижимый зов предназначения, ждавшего впереди. Предназначение – вот в чем я оказался несведущ, хотя оно выбрало меня очень давно, поскольку выбирает нас именно предназначение, выбирает еще до нашего рождения. И притягивает как магнит, неуклонно влекущий к позабытому первоисточнику. Нас спускает ниже, по нисходящей спирали, тем самым возвращая к первоисточнику. Нас спускает ниже; а мир идет вперед, предлагая нам иллюзию движения, хотя всю свою жизнь мы спешим по криволинейным коридорам разума к центру того лабиринта, что внутри нас.