— В твоей лётной книжке нет ни одного вылета на ПС-84! Как ты умудрился поднять его в воздух.
— Так ведь, товарищ капитан госбезопасности, поднять мало! Ещё же сесть нужно! А я сел. И ночью. Не иначе, как немцы за три дня научили!
Кончилось это тем, что в кабинет следователя ввели нескольких человек.
— Подследственный, Вам знаком, кто-нибудь, из этих людей?
— Капитан справа меня арестовывал, лейтенанта в середине видел на аэродроме, имен и фамилий не знаю, остальных вижу впервые.
— Товарищи командиры, кто-нибудь из Вас знает подследственного?
— Я знаю, это-сержант Сухов, чего он придуривается, и меня не узнает, мне не понятно.
— И мы его знаем, больше года служит у нас в полку. 13 сентября в составе пары улетели на разведку. На аэродром не сели, через час мы оттуда начали эвакуироваться. Немцы прорвались. — сказали ещё пять человек.
— Куда летел Сухов?
— К Киеву.
— Подследственный, вы с парашютом в последние дни прыгали?
— С момента расстрела не прыгал. До этого — не помню.
— У Вас на плечах следы от лямок парашюта.
Я расстегнул ворот гимнастёрки, на плечах были синяки.
— Когда с-1 открываешь на пикировании, такие синяки бывают. — сказал кто-то из лётчиков.
— Подследственный, Вы прыгали с парашютом?
— Не знаю!
— У Вас на гимнастерке следы крови нескольких человек.
— Я уже Вам рассказывал, что вылез из могилы, настоящей, после этого убил двух полицаев и четырёх немцев. Одного лопатой, остальных ножом.
— Выйдите, товарищи. А Вы, капитан Коробков, останьтесь. Это Ваш человек?
— Да, был у меня в эскадрилье и в полку.
— Он — хороший лётчик?
— Так себе. Молодой ещё.
— Он мог поднять в небо двухмоторный самолёт и посадить его?
— Вряд ли. Впрочем, жить захочешь, и не то сделаешь.
— Вы привезли, как я Вас просил вещи подследственного?
— Да привез, вот они в пакете.
— Позовите остальных.
Вошли те же лётчики. Капитан ГБ выглянул из кабинета и кого-то позвал. Вошёл проводник с собакой. Ей дали понюхать вещи из пакета, и она выбрала меня.
— Возьмите, сержант. — Следователь протянул мне документы и пакет с вещами. — Забирайте его, капитан.
— А пистолет его где?
— У него был только трофейный «Парабеллум», и кинжал эсэсовский.
— И пулемёт. Товарищ капитан госбезопасности, а разрешите кинжал забрать. Удобная вещь.
— Символика там неподходящая, сержант. — Он открыл стол и вытащил моего спасителя.
— Он мне жизнь спас, а символику я уберу.
Капитан качнул нож на руке: «Ладно, уговорил!» — и протянул мне его.
В полку я пробыл не долго: полк воевал плохо, его постоянно штурмовали, сожжено много машин. «Безлошадных» очень много, а меня, с моими «странностями», встретили хорошо, но потом все отгородились. Каждый понимал, что мне просто повезло, а у них это может не получиться. Я свободное время между дежурствами по аэродрому проводил в тактическом классе, уча матчасть, и в рощице, где оборудовал что-то вроде спортплощадки. У Сухова оказались дряблые мышцы, и у меня не всегда хватало сил, чтобы выполнить обычные для меня упражнения. Первого октября меня вызвал и.о. командира полка капитан Коробков и отдал мне предписание прибыть в Ейский учебный авиаполк. Выпроваживая меня из хаты, где располагался штаб, он сказал, чтобы я не рассчитывал на то, что вернусь в 12 полк. «Ребятам ты, после возвращения, совсем не нравишься. Я понимаю, что пройти через расстрел и выжить, это тяжело, Костя, но твоё присутствие в полку давит на всех. Даже на меня. Наверное, потому, Костик, что я бы остался в той могиле. Извини!» Пожал ему руку, подхватываю вещмешок, выхожу за КПП и сажусь в полуторку до Белгорода. Там в поезд и в Ростов. Оттуда в Ейск. Поезд долго колбасил по каким-то полустанкам. В Ейск я прибыл ночью. Комендантский час. Хорошо, что меня прямо в вагоне сагитировала проводница вагона пойти к ней переночевать. Причём, без всякой задней мысли. Дома у неё были дети, мать, свекровь. Мужиков никого не было. Все на фронте. Разбудили меня рано, и я пошёл пять километров до аэродрома. Много патрулей.