– Да, фон Пиллен такого не выпустит. А ну, говори, мерзавец, ты чуму сеял по городу? А? Это ты был визгливым доктором?
– У-у-у-у, – завыл Ханс-Ёоахим Зеппельт, – я не приму причастия, я не раскаюсь.
– Он даже не раскаивается! Какой упорный! – Почти восхитился Брюнхвальд. – А по голосу я его узнал, да, такой же был мерзкий голосок у доктора.
– Дайте мне епитимью, – ныл колдун, – без епитимьи не приму причастия.
– Чего он хочет? Спросил ротмистр.
– Хочет, что бы я наложил на него епитимью, а он будет молиться и каяться, – сказал отец Семион, подходя и протягивая кавалеру бумагу. – Тянет время.
Волков взял бумагу, стал читать, и, прочтя, приказал:
– Перо мне.
Когда ему брат Ипполит подал перо и чернила, он подписал бумагу, и громко сказал, так, чтобы слышали все:
– Более чёрной души, чем ты, я не видал, трибунал святой Инквизиции признаёт тебя виновным. Ты чернокнижник и колдун, ты осквернял мёртвых, ты попирал законы церкви и законы человеческие. Я, Иероним Фолкоф, рыцарь Божий, беру на себя суд, потому как тут нет других судей, и приговариваю тебя к сожжению. Раскайся в прегрешениях своих, и прими причастие.
– Нет, нет, я не приму причастия, положите на меня тяжкую епитимью, – захныкал колдун.– Мне надо помолиться.
– К дьяволу, ты свои грехи и за три жизни не замолишь. – Сказал Волков. – Капитан Пруфф, велите своим людям тащить его на костёр.
– Да, господин кавалер.
Тут же пара солдат подхватила колдуна под локти, стали ставить его на ноги, но тот не вставал, только завывал протяжно. Тогда к ним на помощь пришли ещё два солдата, они потащили толстяка к костру, с того валилась дерюга, обнажая белое уродливое в страшных красных волдырях тело, а они тянули его по камням, а ещё он и обгадился от ужаса перед предстоящим. Жирное рыло его заливали слёзы, глаза были выпучены. И орал при этом, визжал так, что слышно было на милю вокруг:
– Дайте мне помолиться, дайте епитимью, не приму причастия, не приму, то грех вам. Грех ва-а-а-ам.
А солдаты встали было, оглядывались на кавалера, ждали, что он скажет, а тот нечего не говорил, молча глядел на колдуна, и они снова тащили его, морщились и тащили. Поднимали, ставили на костёр боясь перемазаться в его кровь из разодранной кожи, в гной из его огромных прыщей и в его фекалии, которые продолжали литься из колдуна. Они кривились, привязывая его к столбу. А Ханс –Йоахим Зеппельд, ещё недавно бывший владыкой мёртвого города, визжал, не преставая:
– Не приму причастия без епитимьи и покаяния, то гре-е-е-ех вам, грех вам всем, все прокляты будете, за то, что душу мою погубили.