— Салгар теперь в безопасности. В лесу. А как помочь князю Корнею ума не приложу. Вот и пришлось тревожить твою светлость. Под кроватью полдня тебя дожидаюсь. Не откажи, боярин, узнай, где Корнея содержат.
«Это не беда, что ты из-под кровати вылез. А вот как ты, голубчик, туда незамеченным залез?» — подумалось послу, но вслух он сказал другое:
— Ну-у… задал ты, мечник, загадку. Не знаю чем и помочь.
— Может, поговоришь, твоя милость, с князем Михаилом. Да попроси, чтоб Корнея свидеться к тебе привели. Хорошо б, если послезавтра в полдень, а?
— Ну, не знаю… Хотя, конечно, интересно увидать дружка твоего. А ты где будешь? Тут похоронишься?
— Благодарствую за предложение, — усмехнулся мечник. — Но не хочу стеснять. Я уж послезавтра и наведаюсь в гости.
Мечник отступил к дальнему окошку светёлки. Только сейчас Роман Кириллович заметил, что на широком подоконнике свитая кольцами лежит толстая узловатая верёвка. Окно распахнулось, верёвка улетела вниз. Мечник по-кошачьи гибко нырнул вслед. Роман Кириллович свесился из окна и напряженно вгляделся во тьму. Мечник исчез.
— А верёвку-то, подлец, из моей простыни нарвал! — ругнулся боярин.
— Я убью этого московского гада! — взвился княжич Дмитрий, хватив случайно подвернувшейся под руку булавой по гладкоструганной брусяной стене думной палаты. Присутствовавшие на совещании в узком кругу единомышленников сам великий тверской князь, московский посол и думный боярин Твердило Ростиславич, свояк великого князя и, по совместительству, лучший из воевод, разом вздрогнули. Роман Кириллович, едва дождавшись утра, поспешил огорошить тверскую власть своим вчерашним приключением. А заодно и высказать великую обиду:
— Михайло Ярославович! Как же так, я к Твери всей открытой душой, а от меня такие обстоятельства скрывают. Жива, оказывается, девка-прислужница княгини Агафьи! Мало того, что жива-здоровёхонька, так её и укараулить не смогли… Я тут грамотки князю Юрию сочиняю, а она, того гляди, явится к нему пред ясные очи сама и такого наплетёт! Да ещё татарка, да ещё и лично хану Узбеку знакома, у-у-у…
Последнее завывающее и зловещее «у-у-у» прозвучало мрачной поминальной молитвой по некоторым из присутствующих.
— Поймаю! Поймаю! — опять занеистовствовал Грозные Очи.
Старшее поколение, не обращая внимания на бушующую молодость, грустно смотрело на московского посла. Твердило Ростиславич, насупясь и кривя лицо как от зубной боли, теребил золотые кисти балдахина над княжеским троном, оторвал одну, попытался приладить обратно, не сумев, отшвырнул в сторону и сказал: