Когда за Катажиной закрылась белая дверь, он почувствовал себя очень плохо. Ему показалось, что страх, покинув место между ребрами, где таился до того, стал хватать его уже за горло.
— Значит, ты все-таки меня заполучила, — говорил он Катажине, хотя ее давно уже не было в палате. Он повторял эти слова, как заклятие, но лишь теперь, на границе сна и яви, он понял, что это правда, что слова эти подтверждают акт уже необратимый, хотя до его полного осуществления еще очень далеко, и что труднее всего ему будет переступить через Эльжбету, через ее отчаянье, слезы и страдания. Однако он знает, что попытка обойти это рано или поздно закончилась бы катастрофой.
От гостиницы до городского Совета в старой ратуше было всего несколько шагов. Именно это составляло одно из немногочисленных достоинств городка: все было рядом! Валицкий миновал газетный киоск, парикмахерский салон, в распахнутых дверях которого стояли и курили со скучающими минами две размалеванные девицы. Он успел еще бросить взгляд на большой матовый шар, висевший над рестораном, и вот уже перед ним высокие двери из темного дерева со стальными, проржавевшими оковками. Он нажал на бронзовую, в форме листа, дверную ручку и оказался на узкой, крутой лестнице, куда свет попадал, с трудом просачиваясь из высоко расположенных потолочных окон, заросших грязью и паутиной. Взбежав на второй этаж, он нашел дверь с нужной надписью.
В комнате сидели две женщины за письменными столами, третья стояла у окна и разглядывала что-то на улице. Он спросил, где может увидеть председателя, сразу добавив, дабы повысить интерес к своей персоне, что он — представитель «Газеты». Это вызвало лишь понимающие взгляды, которыми обменялись между собой женщины. Наконец после сложных объяснений они направили его к секретарю горсовета, но мины их не предвещали ничего доброго: «Сделать он для тебя ничего не сделает, но если у тебя много времени, поговорить с ним, конечно, можно».
«Ну и заразы, — подумал Валицкий. — Интересно, что они вытворяют, если сюда забредет ненароком простой мужик или баба из деревни. Нет уж, всех этих чинуш — в один бы мешок да в воду, другого средства против них я не вижу».
Секретарь горсовета был молодым парнем, лет около тридцати, с худым, пожелтевшим лицом. Выпуклые глазные яблоки, еще увеличенные стеклами очков, свидетельствовали о сильной близорукости. Лишь услышав «добрый день» Валицкого, он поднял голову, до того спрятанную за раскрытой газетой.
— А я как раз из этой газеты, — сказал Валицкий, подходя к письменному столу и приподнимая газетную страницу. — Я хотел бы увидеться с председателем Венцковской.