Он опять прикрыл глаза, проваливаясь в этот странный, уже третий день длящийся сон, во время которого краткие минуты глубокого, укрепляющего сна перемежались с долгой, тяжелой дремой. И хотя он остался на границе сна, к нему начинало смутно прорываться сквозь дрему сознание того, что с ним происходит.
— Из чего? — спросила она, прерывая неестественно затянувшееся молчание.
— Из того, что меня связывает с тобой, — ответил он быстро, словно эти слова уже были приготовлены и он только ждал сигнала, чтобы произнести их. — Когда-то я только об этом и мечтал, а теперь, когда это произошло, моя радость перемешана с ужасом.
— Как я должна это понимать? — Она безотчетно погладила его по лицу.
— Я и сам не знаю, — вздохнул он и на момент оживился, пытаясь освободиться от парализующего воздействия психического напряжения, которое прочно сковало его, как только к нему вернулось сознание. — Иногда мне кажется, что я вообще никуда не гожусь. И дело не только в моем состоянии, в нежелании переломить в себе что-то, навести порядок в голове… Но я не ответил… Я здесь целиком в твоей власти. Конечно, есть еще и ординатор и директор. — Он горько улыбнулся. — Однако я рассчитываю только на тебя, хотя ты говоришь, что они делают все, что им положено, и делают хорошо.
— Ты должен рассчитывать и на себя, — подсказала она ему.
Он отвернулся к стене и начал бездумно разглядывать ее. Снова наступило длительное, гнетущее молчание, которое ему не хотелось прерывать. Она понимала это и не пыталась вызвать его на разговор.
— Ну иди уже, — наконец сказал он тихо. — И не морочь себе голову из-за меня. Я такой же пациент, как сотни других. — Спасибо и за то, что вы постарались поместить меня в изолированной комнате.
— Я уже закончила дежурство, — пояснила она, понимая его. — Постарайся заснуть.
— Это все равно, как если бы ты сказала: «Постарайся выздороветь, постарайся владеть собой, постарайся вести себя как мужчина».
— У тебя сегодня неважное настроение, Михал.
— Точно, — признал он. — Препаршивое, честно говоря. Я здорово надоел самому себе. Понимаешь? С меня хватит этого бесконечного разговора с самим собой.
— Вечером я еще забегу, ладно? А ты все-таки постарайся заснуть.
— Опять ты за свое. Сегодня здесь была Эльжбета.
— И что?
— Ничего. Это-то и есть хуже всего. Три раза я начинал говорить с ней, но эти ее ничего не понимающие глаза, эта святая наивность… Я просто не мог. Жалость — чувство отвратительное, но, пожалуй, это все-таки была жалость… Или страх. Каким же я стал трусливым негодяем, если не способен взглянуть в глаза женщине, с которой был связан четырнадцать лет!