За низкой изгородью из ровно остриженного кустарника виднелась небольшая вилла, красный кирпич которой красиво вписывался в зелень деревьев и кустов. Дом был еще не совсем достроен, на втором этаже оконные проемы были забиты почерневшими от дождя досками.
— Ну что ж, приехали. — Горчин протянул Валицкому руку. — Спасибо, редактор.
— Это вам спасибо, товарищ Горчин. — Валицкий задержал его руку.
— За что? — искренне удивился Горчин.
— Это трудно определить в двух словах… Ну, скажем, за то, что вы помогли мне что-то выправить в себе. Я, знаете ли, малость расшатался в последнее время.
Они серьезно взглянули друг другу в глаза.
— Кажется, я вас понял, — сказал наконец Горчин. — Думаю, мы еще встретимся с вами, жизнь нас сведет… А теперь пойду. Все равно ничего более умного я не придумаю.
— До свидания.
Они еще раз пожали друг другу руки, и Михал вылез из машины. Он остановился у железной калитки и нажал на ручку. Калитка отворилась. Однако он не вошел, а оглянулся назад: Валицкий не трогался с места. Михал подошел к нему.
— Поезжай, браток, сегодня ты мне больше ничем не сможешь помочь.
Валицкий увидел, как по лицу его пробежала судорога страха и уступила место выражению спокойной уверенности.
Он ответил Горчину молчаливым кивком. Слов он почти не слышал, но понял, что тот хотел сказать. Еще секунда — он поднял руку в прощальном приветствии, — и машина понеслась, оставляя за собой облако пыли.
Михал Горчин вернулся к калитке и вошел во двор. Некоторое время он смотрел на окна, заслоненные занавесками, а потом решительно направился к крыльцу.
Над домом висел золотой шар июльского солнца.
1965—1967