«…Каждый шаг под беспощадными лучами солнца стоит невероятных усилий. Справа и слева от меня белеют обглоданные кости. С тех пор как я оставил верного Бастиана в оазисе Фуци-Вуци, моими единственными спутниками стали огромные стервятники, неизменно преследующие меня. Во рту пересохло. Глотку сжимают спазмы. Язык распух. Руки плетьми висят вдоль туловища. Лишь одна мысль заставляет меня упорно двигаться вперед: еще немного, и я буду держать в своих потрескавшихся руках бесценные стебли карницкого папоротника, этого удивительного растения, с которым связано столько тайн, ради которых столько исследователей поплатились жизнью…»
Когда Юрген проходил мимо вывески перед въездом в село, у него под мышками образовались большие темные пятна. Он испытывал искреннее восхищение перед самим собой.
Кладбище он нашел без труда. Колокольня, сложенная из серого песчаника, все еще была самым высоким сооружением в общине Карнице, поселке Карнице, как значилось на упомянутой вывеске. Не отрывая глаз от самого высокого сооружения, он продефилировал мимо киоска сельского кооператива, где громоздились ящики с пустыми бутылками, размышляя о том, сколь различны люди, живущие на нашей планете: кто веселится на модных курортах, а кто посвящает свою жизнь научным исследованиям!
На какие-то мгновения перед ним предстала Сусанна Альбрехт, довольно, между прочим, известная поэтесса, и помахала ему загорелой рукой. Она была в васильково-голубом купальнике. Он не ответил на ее приветствие и сразу же снова оказался в Карнице: широкая деревенская улица, вымощенная булыжником, высокие скамейки для молочных бидонов, памятники жертвам войны, тенистые липы — все как полагается. Тишь да благодать.
Рогге это хорошо знакомо — чего там, весь мир ему прекрасно знаком. Вот привстала одна из дворняжек, проковыляла немного в его сторону и принялась сердито облаивать. Но Юрген Рогге, не обращая на нее никакого внимания, шагает себе и шагает в пропотевшей рубашке, мужественных горных ботинках — «кларки» называются — и чувствует себя как эта дворняжка без роду без племени… Но почему-то это ему очень нравится.
Ржавую кладбищенскую калитку он открыл презрительным пинком, прошел мимо покосившихся, выветрившихся надгробий давно заброшенного погоста и задержался только у одного — на нем было высечено: «И вверх бежишь, и вниз бежишь, а все равно — во гроб спешишь.» Он одобрительно кивнул, хотя с некоторых пор и считал себя рьяным противником всякой поэзии. Но ведь тут не форма, не рифма, а содержание, смысл привлекли его. Впрочем, вид кладбищенской стены вновь несколько приглушил его хорошее настроение. Возможно, на ней и впрямь рос этот редкий вид папоротника, как о том когда-то поведал ему учитель биологии Манке. Но рос-то он на ней отнюдь не в одиночестве. На этой потрескавшейся, кое-где обвалившейся стене росли даже березки и коровяк, не говоря уже о том, что большие участки скрывались за зарослями ежевики. Да к тому же доступ к стене охраняла крапива в рост человека. Невольно ему вспомнилась сказка о Спящей красавице и ее принце. Только этого ему недоставало! Не помог и клич «Долой феодалов-помещиков!», с которым он бросился вперед и одним махом палки сразил целый эскадрон этой самой крапивы. Стена была не менее семидесяти метров длиной. Юрген тщательно осмотрел ее от одного конца до другого, ободрав себе руки и локти, несколько раз ударился коленкой и очень старался не попасть ногами в заржавевшие банки из-под маринованной селедки, которые какой-то нечестивый и неряшливый житель Карница время от времени перекидывал через кладбищенскую ограду. Однако желанный папоротник он так и не нашел. Но это не страшно. Это можно назвать судьбой ученого исследователя. Теперь, значит, полагалось вместе с честным Бастианом в оазисе Фуци-Вуци переждать период больших дождей, а затем начать все сначала.