Мириам продолжала шаркать ногами по полу, пиная солому, укрывая шприц. Прочь с глаз, прочь подозрения.
– Я пойду найду Луку, – сказала Яэль. – Раз всё прояснилось, можно отправляться в Германию. Согласна?
Шурх, топ. Мириам кивнула. Яэль проскользнула в приоткрытую дверь амбара. Феликс сидел; наркотик в венах взобрался ещё выше, засиял ярче, когда Мириам принялась собирать документы «Проекта Доппельгангер». Он осмотрел кучу соломы, раздумывая, стоит ли попробовать откопать пустой шприц, забрать его. Но нет. Вместо этого Феликс взял досье Анны Вайскопф – ломкие волосы, вскрытый мозг, взгляд, молящий о помощи – и вложил их обратно в конверт из манильской бумаги.
Некоторым вещам лучше оставаться в тайне.
Лука не двигался. Он сел на ступеньки, уткнувшись лицом в сгиб локтей, да так и продолжали сидеть. Мёртвая собака тоже не двигалась, но её вонь начала пропадать. Удивительно, как легко могут адаптироваться обонятельные рецепторы, на какие уровни отрицания человеческий организм способен…
– Лука?
Яэль. Парень не слышал, как она подошла. Всё в Луке желало поднять голову и поприветствовать её. Всё в нём этого страшилось. Но когда Лука попытался двинуться, оказалось, что он не может. Небеса рухнули. Кто он такой, чтобы сбрасывать их осколки?
Яэль опустилась на ступеньки рядом с Лукой. Рукав её свитера мазнул по его обнажённой руке. Она молчала. Тишина корчилась внутри Луки, изгибалась, извивалась, и вот он уже не мог больше её терпеть.
– Мне жаль, Яэль. Я не знал об экспериментах. Я думал, это трудовые лагеря. Я думал… – Лука остановился. Он больше не мог представить то, во что верил раньше: короткое подальше и всё остальное. Оправданий не было. Не для таких массовых убийств. Не для всех страданий, которые творились, пока он успокаивал нервы сигаретами.
Он поднял голову. Большая часть луны решила взять выходной; тот маленький кусочек, который остался, висел сейчас в небе, тонкий и бесполезный, как срезанный ноготь. В его свете Яэль была подобна наброску – волосы, серебром стекающие по плечам, размытые черты. Глаза её были ярким пятном на лице: темные, словно опасность, заострённые эмоциями.
– Ты не знал. Правда? – наконец, спросила она.
Правда. Она была сейчас между ними. Не стена неизвестности, а расщелина, бездонная, бесконечная.
Разве в их отношениях вообще что-нибудь может быть честным, равным?
– Да. И нет. Я никогда этого не знал и слишком боялся узнать. Но страх – не оправдание, и я… я больше не хочу быть трусом. – Лука провёл рукой по волосам, через жемчужный шрам (который теперь казался пустяком), вниз, к основанию шеи (такой пустой без цепочки жетона). – Уже слишком поздно присоединиться?