Осенний бал (Унт) - страница 37

Кристина снова подняла бокал и кивнула Маттиасу. Маттиас выпил рюмку до дна, Кристина до половины. Маттиас никогда не фотографировал грозу, хотя, естественно, знал, как это делается, знал, как всякий школьник. Ночью, когда начинается гроза, нужно фокус установить на бесконечность, диафрагму открыть полностью, аппарат установить неподвижно, например на открытом окне, а затвор открыть для длительной съемки. Молнии, пронзающие темное небо, запечатлят на пленке сами себя, силой своего света. На один кадр можно собрать несколько молний. Но Маттиас никогда этого не делал. За соседним столом хлопнула бутылка шампанского, бюргеры закричали ура. Пенистая жидкость вылилась из бутылки одной женщине на живот, на колени, женщина визжала и смеялась. Затем все снова затихли, беседовали, веселились, но соблюдали рамки, как их учили с детства. Подъезжая ночным поездом к Таллину, Кристина часто чувствовала, что поезд пересек линию Полярного круга, идет средь полярной ночи, направляясь к таинственной автоматической электростанции где-то около Северного полюса, сияющий огненный луч посреди метели, уютное тиканье измерительных приборов, бесполезное тепло электропечей, придуманное будто специально для нее в ледяной ночи. (Sunrise this is the last, baby). «Пошли танцевать», — сказала она Маттиасу, сердце у нее вдруг екнуло от страха. Этот непонятный страх сразу прошел. Маттиас встал, но танец кончился, и они сели на место. В семнадцать лет Кристина просила: дайте мне еще немного времени, еще немножко, пускай мне будет еще семнадцать, я не хочу школу кончать, не хочу выходить замуж, дайте мне еще немножко времени, я не хочу становиться такой, как вы. Но никто не дал времени, все только подгоняли. Опять заиграла музыка. Они танцевали, Кристина разглядывала окружающих. И здесь, как водится, был среди танцующих один необузданный танцор, полный энергии мужчина, танцевавший быстро, с остекленевшими глазами, бесцеремонно прокладывавший себе дорогу. Его уважали, прочие танцующие теснились к краям площадки. Еще была одна пара, танцевавшая, несмотря на тесноту, как их учили в школе танцев, и еще пара, блиставшая своими фигурами. Кристина подумала, что души от этих немых, топчущихся в танце тел отделились, улетели на какой-то свой праздник и теперь те топчутся здесь друг против дружки, не зная, что предпринять. И они тоже тряслись и качались в ритме танца. Иногда Кристина пугалась, что ребенок, которого еще зародышем вынули из ее тела, все еще в ней, никуда не исчез, не на помойке, а внутри нее, такой же маленький, как тогда, неизменный, ждет своего часа, законсервирован во времени и пространстве. Маттиас об этом ничего не знал. Один раз он видел во сне (снова) ночной поезд, где-то в осенней ночи замедляющий ход, у какого-то переезда, может быть, в Пеэду или Вапрамяэ, а может, даже где-нибудь в Западной Африке, в Бангладеш. Пассажиры смотрят в окна, что там случилось. Свет от окон падает на распаханную землю, глубокую грязь, где работают заключенные, они копошатся в канаве, в которой видны детские трупики. А вверху, на фоне темного неба, блестит в лучах прожектора никелированная колючая проволока. Кристина тоже видела поезд во сне, но Маттиас об этом не знал. Как раз видела сегодня ночью. Поезд стоит, затем медленно трогается, поют какую-то старую песенку, кажется «А Taste of Honey», поезд идет очень медленно, а за окном однообразно зеленый, темно-зеленый яблоневый лес, однообразно полный ярко-красных яблок, и дальше, дальше, вкус меда, лес, яблоки, и ничего больше, не говоря уже о людях. Они танцевали. Неважно, что с ними могло случиться, в любом случае они должны всё пережить и уцелеть. В любом случае они должны будут найти свое счастье. Но это выяснится позднее, в зрелом возрасте, в каком-нибудь новом повествовании. А сейчас они в данном времени, в данном повествовании, подчинены данной парадоксальной логике, в когтях данного банального поворота жизни. Кристина не желала думать об этом весь вечер, она была еще молода. Нельзя же все время плакать, ныть и жаловаться. Просто не вынесешь, станешь смешной самой себе. Она обхватила рукой Маттиаса за шею, спрятала голову у него на груди, у этого парня, который не был достоин ее любви, но которого она хотела любить. Она была счастлива, ей было страшно, потому что счастье казалось ей до сих пор чем-то неестественным, и когда она бывала с Маттиасом, ласкала его, спала с ним, она не могла освободиться от суеверного страха, что счастье — это дар небес, за который надо платить. К счастью, об этих ее мыслях Маттиас не догадывался. Он трогал пальцем у Кристины на шее одно место, где пульсировала жилка. (