Потом, когда мы с Геной стали бегать, Лида вдруг превратилась в главную тему наших с ним бесед.
— Она не имеет права заводить ребенка, — говорил Гена. — Она сама ребенок и всю жизнь ребенком останется. А я не люблю ее, и встречи наши долго не продлятся.
Он как бы намекал, что достаточно одного моего слова, и он бросит ее и уйдет ко мне, но я ему этого слова не говорила, потому что у него была Лида, а я и сама была замужем, и мы с Геной продолжали бегать по утрам, хотя мужа я уверяла, что бегаю одна, а от Лиды мы скрывали не только этот бег, но и самый факт нашего с Геной знакомства.
У Лиды же тем временем рос живот, и она сначала ушла в декретный отпуск, а потом ее мама позвонила нам, что Лида родила дочку.
Но никто из нас проведать Лиду не пришел, потому что никто из нас не дружил с ней по-настоящему, а если и общался с ней, то не из любви или интереса, а просто так, от скуки.
А она очень даже набивалась ко всем в друзья и нагло, без приглашения, являлась на наши дни рождения, и этого мы простить ей не могли, тем более что ни пошутить, ни посмеяться по-человечески она не умела и даже нарядиться и накраситься как следует не могла, и все получалось у нее крайне нелепо и безвкусно, в общем, на наших застольях она явно не смотрелась, не говоря уже о том, что приходила она с какими-то и вовсе никому не нужными копеечными сувенирами.
А Гена тоже проведать ее не захотел и признался, что теперь, когда она родила, он намерен держаться от нее подальше, а то знает он эти штучки: «Вот папа придет и купит тебе шоколадку!», «Вот папа придет и починит твою куклу!»
И наша Лида через два месяца вышла на работу, и мы заметили, что с работы она отправляется куда угодно, только не домой. То ли она искала хоть какую-нибудь замену своему Гене, толи просто бесилась от тоски, только ее ребенком занимались мама с папой.
Но вскоре им это, как видно, надоело, и они продали свою дачу и на вырученные деньги купили Лиде однокомнатную квартиру на Салтовке. И тогда Лида перешла работать на полставки, а все оставшееся время сидела на своей Салтовке и названивала нам, и звала в гости, но тащиться на кудыкину гору у нас не было ни малейшего желания, и мы вежливо отвечали: «Нет, лучше ты приезжай», надеясь, что она не приедет, не бросит ребенка одного, а везти его с собой в такую даль тоже не решится. Но она приноровилась запирать дочь и на час, на два, на три смываться из дому.
Помню, она часа четыре просидела у меня и все сокрушалась: надо уходить, но у меня ей так хорошо, что хочется еще посидеть хоть немножко.