А у меня, надо же, паспорт как раз в сумке. Я вынимаю паспорт и в рожу ей сую:
— Смотрите, что здесь написано. Украинка я, украинка.
Тут другая, еврейка, видно, начинает возмущаться:
— Да зачем вы оправдываетесь перед ней, зачем паспорт ей тычете?
А тут еще одна входит в троллейбус. Ну, на ней уже прямо написана ее нация. Так вот, она заходит и плюхается на то самое место, что я хотела занять. Меня аж смех разобрал.
«За что боролась, на то и напоролась», — думаю я про ту бабку. А у ней уже и весь пар вышел. Она и сказать ничего не может, только глазами хлопает.
А на той неделе со мной такое произошло, что я до сих пор трясусь. Иду я за подснежниками в нашу дубраву, ту, что на Павловом поле. Подснежников, правда, там уже не осталось, все успели повырвать. Гуляю я себе спокойно. Вдруг… (знаете то место, где телевизионная вышка?). Так вот, дохожу я до этого места, вдруг появляется парень, высокий, квадратный и спрашивает:
— Ментов здесь нет?
Я пожимаю плечами:
— Откуда им тут быть?
— А здесь никто не проходил? — опять спрашивает он.
— Никто, — отвечаю.
— А вы что, правда, одна? — почему-то не верит он.
— А почему бы мне и не быть одной? — отвечаю.
Тогда он вынимает из кармана пистолет, потом вынимает какую-то кругленькую штуку с прорезями (глушитель, наверное, я в кино такой видела). Ну вот, он надевает эту штуку на пистолет и наставляет этот пистолет на меня:
— Раздевайся!
А я, представляете, вроде и понимаю, что вот сейчас он меня убьет, а все-таки до меня это как-то не доходит. Это я потом уже стала трястись. Как до Пушкинской доехала. А в ту минуту мне почему-то жутко любопытен стал его пистолет. Я же никогда настоящих пистолетов не видела. И вот я стою и разглядываю этот пистолет и говорю ему:
— А чего это я буду раздеваться?
А он мне:
— Ну тогда вали отсюда.
Я как рвану. Так до милиции прямо и добежала. А там мне сказали, что в прошлом году на том же самом месте такой же примерно тип (приметы вроде сходятся) тоже наставил пистолет на девушку. Только ее он после этого изнасиловал, а потом стрельнул в нее разок. Думал, что убил — а она жива.
Потому я теперь думаю, не нужна мне никакая пластическая операция. Был бы у меня нос как нос, так бы я в той дубраве и осталась. А с таким носом кому я нужна?
И пусть меня обзывают еврейкой сколько хотят. Хотя у евреек в общем-то носы в порядке, не то, что мой нос. Так что их, наверное, насилуют и убивают, как обычных женщин.
И совершенно нечего говорить про них разное, и в троллейбусах рядом не садиться, и меня за еврейку принимать…
Я давно уже решила не ходить на сеансы гипнотизеров, хотя раньше мне очень нравилось. Во-первых, у всех у них одно и то же: то загипнотизированные скачут на лошади, то рвут яблоки в саду, то в зоопарке гладят жирафа, то еще что-нибудь в этом роде, а во-вторых, если я нахожусь в зале, то гипнотизеры почему-то всегда вызывают меня на сцену. Они почему-то считают, что я очень внушаема. Не знаю, как они узнают, но я действительно внушаема. Только гипнозу не поддаюсь. Не вижу я ни яблок в саду, ни лошади, ни жирафа в зоопарке. Но, конечно, если я уже нахожусь на сцене, то покорно изображаю все, что меня просят. Вот я и решила больше не ходить на гипнотизеров. Почему, собственно, я должна за свои же деньги выпендриваться на сцене? Но тут в наш город приехал не просто гипнотизер, а экстрасенс Воронов. По крайней мере, афиша обещала сеанс телекинеза, чтение мыслей на расстоянии и многое-многое другое.