И тогда я раздобыла телефон перевернувшего мою жизнь человека и позвонила ему, чтобы напомнить о себе и поблагодарить за лекции, которые помогли мне обрести себя. И он ответил мне дрогнувшим голосом: «Эта встреча и для меня не прошла даром. С тех пор я стал концертирующим скрипачом!»
Я чуть не выронила трубку из рук.
Боже, так выходит, это мое «учитель, музыкант, скрипач» изначально было посвящено не Олегу, который никогда и скрипки-то в руках не держал, а именно ему, нашему странному лектору, чью будущность я, и в глаза его не видя, то ли предсказала, то ли попросту изменила, и, значит, наша с ним встреча была неслучайна, и неслучайно я спала на его лекциях, как неслучайно и то, что я стала поэтом, а он — скрипачом…
Не мне судить, каким я стала поэтом, но в том, что он действительно стал скрипачом, я убедилась, когда через несколько лет с двадцатью четырьмя каприсами Паганини он приехал выступать в тот самый Дом ученых, где когда-то уже выступал в качестве лектора.
Зал стоя аплодировал ему, а я преподнесла ему букет белых роз, и он склонил ко мне свое смуглое, опаленное безумием лицо, и, приподнявшись на цыпочки, я поцеловала его, и он меня, конечно же, не узнал, и я ни о чем ему не напомнила.
А Олег после нашей встречи снова уехал из города и, говорят, уже навсегда. Подруга же моя ударилась в религию, и наши с ней пути разошлись.
С поэтом мы случайно встретились в городе. — Ну как дела? — задал он дежурный вопрос.
— Да вот, провожу все дни в суде, — ответила я. — Завтра во второй половине дня Артуру будет объявлен приговор.
Поэт понимающе кивнул и больше вопросов не задавал. Я знала, что с тех самых пор, как Артура увели, поэт демонстративно не интересуется его делами. Он сразу же заявил: «Ну что ж, Артур знал, на что шел. Он герой, а за героизм расплачиваются страданиями».
В чем состоял героизм Артура, было совершенно неясно. Да, когда-то он уже отсидел три года за подпись под письмом в защиту какого-то заключенного, но теперь-то, теперь его схватили явно для выполнения плана по посадкам! Конечно, на наших застольях велись очень даже откровенные разговоры, и всякий там самиздат тоже читался вовсю, но особого героизма в этом не было, да и кто же мог предположить, что все так закончится!
Я специально рассказала поэту о суде. «Теперь уж не отвертится, не сможет сделать вид, что ни о чем не знал», — злорадно думала я.
Мой расчет оказался верным. Поэт тут же позвонил поэтессе с претензиями, что ему никто ничего не сообщил. Поэтесса резко возразила ему, что он сам закрывал на все глаза, как страус, прятал голову в песок, и так далее и тому подобное. На следующий день пристыженный поэт появился в суде, правда, позволил себе сделать это только в свой рабочий перерыв, правда, ушел, не дожидаясь приговора. Впрочем, поэт тоже хлебнул в своей жизни немало горя, целых десять лет отсидев в сталинских лагерях, так что и его при желании можно было понять.