Последнее слово Артура убедило всех, что он действительно герой. Заклеймив нашу порочную систему и отсутствие всех и всяческих свобод, он закончил речь пророческим заявлением, что наступит время, когда Солженицына будут изучать в школах.
Недолго посовещавшись, судьи объявили ему приговор: семь лет лагерей и пять ссылки.
Не знаю, как кому, но мне показалось, что эти семь лет пролетели очень быстро. Все эти годы мы приходили к жене Артура, читали его письма и слали ему письма и посылки. Поэт писем Артура не читал и посылок ему не слал, но, запершись в своем кабинете, посвящал Артуру стихи, которые отважно читал на заметно поредевших застольях.
Через семь лет прежняя власть зашаталась, и Артура выпустили. Он почти не изменился за это время, только похудел, поседел, и несколько новых морщин прорезало его лоб.
Однажды я обрадованно сообщила ему, что на первомайской демонстрации несли плакаты «Партия, дай порулить!»
— Слава богу, — усмехнулся Артур, — слава богу, что я там не был и не шел под этими плакатами. Чего-чего, а рулить я не хочу!
Через год Артур был избран в Верховный Совет и, получив льготную машину, стал рулить и в буквальном, и в переносном смысле этого слова.
Вот тут наш поэт, который к тому времени превратился в крупного поэта современности, вот тут поэт и выступил по телевизору, осуждая Артура за то, что тот воспользовался депутатским креслом для своих же собственных благ. Узнав об этом, разгневанный Артур позвонил поэту и заявил, что рвет с ним отношения, а также рвет отношения со всеми, кто с ним, поэтом, поддерживает отношения.
В ту пору у меня объявился тайный вздыхатель. Больше всего на свете вздыхатель опасался, что тайное станет явным, потому дело ограничивалось намеками и нежными печальными взглядами. Но в данный момент меня занимали предстоящие именины вздыхателя, на которые, по просочившимся слухам, бесстрашный вздыхатель пригласил и Артура и поэта.
Все судили и рядили, какой будет их встреча, и ожидание захватывающего скандала будоражило всем сердца. Вздыхатель давно уже не приглашал меня к себе, поскольку странность то ли его, то ли моего поведения кое-кому уже бросилась в глаза, и записные острословы отпускали хохмочки в наш адрес, но теперь, естественно, мне было не до приличий. Я придумала, что скажу вздыхателю, когда он откроет дверь. Я посмотрю на него тихо и счастливо, потом опущу глаза и смущенно пробормочу: «Простите, я не могла не прийти!»
Вскоре заветный день наступил. Вздыхатель открыл дверь и, с ног до головы окатив меня ледяным презрением, удалился в глубь своих апартаментов, даже не приняв положенного ему подарка. Мне ничего не оставалось делать, как с гордо вскинутой головой и улыбкой «на-ка, выкуси» пройти вслед за ним.