Обычно Серега отбивается, но сегодня ему неохота.
— Брось ты, Толя! Надоело!
Но тот не унимается и еще сильнее давит на шею.
— Давай, давай! Учись спину гнуть. Это тебе не за девочками бегать.
Серега злится и целит Толе в поддых, но кулак отскакивает, и колющая ломота прокатывается до плеча, точно бил не по животу, а по булыжникам. Толя, похохатывая, оборачивается к матери:
— Кишка тонка у наследника-то, Татьяна Васильевна! В грузчики его надо, этакую дылду!
Мать слабо, невнимательно улыбается Толиным словам, а сама с нервической пристальностью вглядывается в Серегу.
— Где был? — хрипловато и быстро спрашивает она.
— Да тут, у пацана одного. Со мной поступает. Занимались целый день.
Татьяна Васильевна грузно, неловко приближается:
— Что это у тебя на щеке? — Она втягивает воздух, даже ноздри подрагивают, но лавровый лист изжеван не зря. — Уф! Да мне уж мерещиться начинает. — Татьяна Васильевна довольна, что можно не расстраиваться, тотчас возвращается к нормальному, ворчливо-ласковому состоянию, со значительностью смотрит на Толю («Вот вы не верили, а напрасно. Сергей не безнадежный ребенок»), забывая о частых и неистовых ссорах с сыном, гордясь даже призрачным его успехом — трезвостью и непоздним возвращением. Развевается, колышется халат на крупном, тяжелом материнском теле, весело дымит папироса, вместе с дымом тоненько возникает какой-то мотивчик — все прекрасно, Татьяна Васильевна устремляется на кухню.
— Айда, сын, щи хлебать да чаи гонять!
Она кормит Серегу, наслаждаясь его аппетитом и вновь посетившей ее настойчиво-слепою радостью: вот ведь парень какой вымахал, без отца растила, одна, а все как у людей: обут, одет, здоров и красив-то как, красив! Ах, сын, сынуля, негодник ты мой! Мужик уж, совсем мужик! Сидит, прямо как Петя после работы.
Вознесшись к вершинам своей жизни, Татьяна Васильевна шумно вздыхает, без толку громыхает посудой, ни с того ни с сего легонько посмеивается, не зная, как еще-то и утихомирить сладко трепещущее сердце. Спрашивает, приступая к чаепитию:
— Тебе длинного или короткого?
— Длинного, мама, длинного, — смеется Серега, не столь угождая хорошему настроению матери, сколь почувствовав и в себе неизъяснимо-приятную легкость и умиротворенность от пребывания за этим столом, от старинной шутки матери, возвращающей его к той поре, когда он еще не беспокоился насчет ежедневной занятости собственного ума, а просто читал книжки, бегал на каток и даже не помышлял лгать матери.
Мать неловко держит чайник у плеча и так вот спускает коричневую струю в стакан: льется «длинный чай».