— Я хотела извиниться, Адам. Теперь я понимаю, почему ты лишил моего отца свободы, почему деятельность папарацци запрещена на острове, почему ты не проявил терпимости… Ведь ты потерял в аварии жену.
— Я ее не терял, — проскрежетал он. — Она умерла. Когда ты кого-то теряешь, его можно найти. Ианта не потерялась. Я никогда не найду ее под диванной подушкой в один прекрасный день.
Белль покачала головой, и по ее щеке скатилась слезинка, которую она тут же смахнула. Адам был поражен. Какую-то девчонку растрогала его боль?
— Да, это звучит ужасно, — сказала она, закусив губу. — То, что твоя жена мертва. Представить себе не могу, каково это… И она же была…
— На восьмом месяце, — закончил он. — Наш сын тоже умер.
Ее тонкие пальцы сжались в кулак.
— Лучше бы я узнала об этом лично от тебя.
— Почему? — Адам откинулся на спинку кресла. — После этого я бы перестал быть чудовищем? Или ты перестала быть пленницей? Увы, нет.
— Я бы тебя поняла! Хотя бы немножко.
— Ну и что бы ты поняла? — сухо произнес он, но в груди у него все сжалось.
Белль хотела его понять. И вдруг она сможет…
— Мужчина на фото… Он не был чудовищем.
— Он был самым знаменитым принцем в Европе, — фыркнул Адам. — Прославленный своими взглядами и нравом. Теперь он мне чужой.
Адам с трудом вспоминал того человека, да ему и не хотелось вспоминать.
Иногда по вечерам он бродил по залам дворца, бесконечно прокручивая в памяти тот страшный день, и все заканчивалось пьяными выходками в той комнате. Все заканчивалось разбитыми вещами. Разбитыми, как его жизнь.
— Он часть тебя, Адам, — прошептала Белль.
— Нет. — Адам покачал головой. — Он мертв, как и все вокруг.
— Ты тоскуешь, — мягко сказала она. — Но по-прежнему дышишь. — Сталь ее голубых глаз противоречила ее нежному голосу.
— А ты кого-нибудь теряла?
— Я могу потерять отца. Мать для меня не существует в принципе. Духовная потеря, если можно так выразиться. В чем-то она гораздо хуже. Если папа умрет, это не значит, что он решил меня оставить. А вот мать… Мать меня не хотела. И это совсем другая боль.
— У тебя на руках никто не умирал. Что ты можешь знать о моей боли…
Белль откашлялась:
— Ты прав. Я не знаю.
Протянув к нему руку, она вложила свои длинные пальчики в его ладонь. Ее кожа оказалась такой горячей! А в его душе застыла вечная мерзлота.
Белль решила отстраниться, но он накрыл ее ладонь другой рукой. Ему не хотелось прерывать контакт. Его тело напряглось, и по венам потекло жидкое пламя, растапливая лед.
Белль облизнула нижнюю губу, которая стала блестящей и соблазнительной. Он все не мог забыть их поцелуй. Как он исследовал ее рот, пробовал ее на вкус. В этом было что-то магическое. Чего он очень давно не испытывал. Касаться другого человека, нуждаться в нем. По крайней мере, физически. К этому Адам был уже готов.