— А знаешь… — сказала Белль, держась за его руку, в то время как он вел ее по незнакомому коридору. — Отец не всегда работал папарацци. Он много путешествовал по миру и снимал разные события. Потом он взял меня под опеку, и поездки прекратились. Надо сказать, такие снимки не приносят денег. Людям не нравится видеть, каким гадким бывает мир, они охотнее любуются на ярких и красивых знаменитостей. И смакуют их недостатки, чтобы собственные минусы не казались им чересчур ужасными.
— Что ж, я точно дам им пищу для пересудов. Немного трагического порно к ужину.
— Ты помог мне увидеть ситуацию с другой стороны, — возразила Белль. — Иногда фотографы переступают черту ради снимка, но сейчас ты никак не защищаешь свою личную жизнь, и никто на тебя не посягает. Они не имеют над тобой власти только потому, что знают твое имя.
— Ну спасибо за одобрение. Без тебя я бы не узнал, что имею право на личное пространство.
Белль остановилась и топнула ногой.
— Я пытаюсь до тебя донести, что ты меня переубедил! Мог бы, кстати, отреагировать по-доброму!
— А ты не жди от меня хорошего, — огрызнулся он.
— Как скажешь, — фыркнула она.
Они остановились у двойных дверей в конце коридора, и Белль вопросительно посмотрела на Адама.
— Хочу кое-что показать, — сказал он и, надавив на дверь ладонями, распахнул ее.
В комнате было темно. Окна от потолка до пола закрывали шторы. Адам повернулся, нажал на кнопку, и с легким шелестом ткани тьму прорезала полоска света. Шторы начали раздвигаться, и за ними показались книжные полки, которые простирались от высокого сводчатого потолка до мраморного пола, и, чтобы можно было достать фолиант с верхней полки, через каждый метр стояли лестницы.
— Где это мы? — выдохнула Белль.
— В библиотеке.
— Но я же вчера уже была в библиотеке? — Она с благоговением осмотрелась.
— В замке их много. Это центральная, здесь хранится вся история моей семьи, история страны. А также великие произведения литературы, мировая классика. Вот тут современная беллетристика… Популярные и малоизвестные книги. На этих полках хранится все, что когда-либо было написано.
— Но… зачем ты мне это показываешь?
Белль посмотрела на его израненное грубое лицо. Оно ее больше не пугало, и рытвины на коже не казались ей уродством. Они были просто частью Адама. В его бездонных глазах скрывалось столько боли… Эта боль разбередила ей душу.
— Ты упоминала, что любишь книги, — сухо произнес он.
— Люблю, — пробормотала Белль, робко подойдя к ближайшей полке, и провела пальцем по корешкам, рассматривая собрание. — А еще я упоминала, что люблю своего парня, — сказала она, отчаянно сопротивляясь бурлящим эмоциям. — Но я по-прежнему не могу с ним связаться.