Он вздрогнул.
— Нет, не любишь. Прочти пару статей о наших отношениях, Белль. У тебя стокгольмский синдром. Я отрезал тебя от внешнего мира, и ты начала сочувствовать своему захватчику.
— Мерзавец! Расскажи еще о моих чувствах, психолог-дилетант! У меня есть свое мнение. И о своих чувствах я знаю сама.
— Это ты так думаешь, — уколол он ее.
— Хочешь внушить мне, что я безумна? — вскипела Белль. — С каких пор ты отрицаешь мои чувства?
— Ты о них ничего не знаешь.
— По-твоему, женщины слишком пустоголовы, чтобы понять собственное сердце?
— Нет. Просто ты не знаешь того, с кем решила разделить ложе. Я никогда не рассказывал до конца, что произошло в тот вечер, когда моя жена умерла. Я никогда не объяснял, почему считаю себя монстром. Из-за шрамов? — Адам поднялся, заиграв мускулами. — Плевать я хотел на шрамы. И на потерю смазливой мордашки. К черту эту ерунду! Я стал монстром задолго до аварии, и последующие события лишь обнажили мою сущность. Уродливую. Себялюбивую. По крайней мере, теперь моя физиономия может служить предупреждением.
— Прекрати. Ты снова возвращаешься к фактам, о которых я не хочу слышать. Да, это трагедия. Но сейчас ты бежишь от действительности, которую не в состоянии принять. За годы затворничества ты успел забыть, каково жить при свете.
— Я прекрасно помню, каково жить при свете. Я бы украл его у тебя, Белль, правда. Выпил бы его до дна, и ты стала бы мрачной, как я.
— Может, тебе стоит мне поверить? Я знаю, чего хочу и как с этим справиться.
— Рассказать, какой из меня муж? — Адам покачал головой. — Я эгоист. Репутацию и свое личное счастье я ценю превыше всего. Моя жена была на последних сроках беременности, когда умерла. В тот вечер ей не хотелось посещать празднество. Она хотела остаться дома и отдохнуть. Но я сказал, что это даже не обсуждается. Что меня должна увидеть публика. Что мы обязаны там появиться парой, ведь нас ждала пресса. Я хотел, чтобы она появилась, сияя от счастья. Красавица-принцесса, носящая в себе будущее нации. Большинство изданий нас обожало, остальные преследовали. Популярность — палка о двух концах. О ней и о нас витали сплетни, которые я собирался развеять. И, несмотря на то, что она хотела посидеть дома, я настоял на выходе в свет.
— Адам… — Белль пыталась отдышаться, но боль, исходящая от него, наваливалась на нее и душила. Было трудно даже сидеть, не то что говорить. — Не вини себя. Ты же понятия не имел, что случится авария! Ты же не мог предугадать…
— Конечно, не мог. Но это уже не важно. Я не умею предсказывать будущее. Поэтому я обвинил фотографа, которому втемяшилось сделать снимок, и он сунул камеру прямо в лицо моей бедной жены. Он хотел вызвать очередную волну подлых комментариев о ее прошлом, о том, что до свадьбы у нее была вполне определенная репутация и я не могу быть уверен, что ребенок от меня. — Его лицо перекосило от злобы. — Разумеется, ребенок был мой. Я знал Нанту. Знал, какая она, и знал, что она мне верна. Но пресса решила сделать из нее карикатуру. Я в этом не виноват. Но я не могу себя простить за то, что насильно выставил ее на всеобщее обозрение, и при таких обстоятельствах. Я не послушал ее, когда она жаловалась на усталость. Я не ценил ее должным образом. Я любил покрасоваться. Любил выглядеть частью этого блестящего мира. Почему, думаешь, я отгородился от него после смерти Ианты?