Только уговоры и ругань не помогли: я отчаянно трусила, боялась даже глубоко дышать, чтобы не привлечь к себе внимания — не то тех, кто здесь воевал, не то самой смерти.
Но в конце концов я все же заставила себя шевелиться. Вернее, не я; мороз. Показалось нелепым и очень обидным — умереть от холода, даже не попытавшись с ним справиться.
Сложнее всего далось первое движение: упереться ладонями в землю, чуть приподняться и оглядеться. Некоторое время я откладывала этот рывок, а потом все же стиснула зубы и заставила себя его совершить. Осмотрелась, стараясь увидеть долину глазами не обреченной жертвы, но готового действовать человека.
Пытаясь не обращать внимания на огонь и смерть, я пригляделась и обнаружила, что горы не такие уж однообразные, да и равнина, кажется, не настолько дикая. Чуть в стороне, у подножия первой гигантской естественной ступени одной из скал, вдали от основного очага боя, виднелось какое-то строение, и именно его я выбрала в качестве цели.
Это был простой и, может быть, не самый умный план, и какой-нибудь опытный человек мог раскритиковать его в пух и прах. Но человека такого рядом не было, зато с появлением цели вдруг стало легче.
Собрав все силы и решимость, я оттолкнулась от земли, поднялась на четвереньки. Где-то неподалеку опять бабахнуло, но я закусила губу, втянула голову в плечи и все-таки встала на ноги. И побежала — низко пригнувшись, на полусогнутых, каждое мгновение ожидая, что следующий раз непременно грохнет прямо у меня под ногами. Что некто грозный и страшный — там, в темноте — заметит одинокую фигурку, подсвеченную белым пламенем, и решит, что я зажилась на свете.
Но бег оказался недолгим. Сосредоточенная на единственной цели и борьбе с собственными страхами, подзуживающими лечь и накрыть голову руками, я недостаточно внимательно смотрела под ноги, за что и поплатилась. Зацепившись за один из трупов, вновь растянулась на земле. Напружинившееся от страха тело отозвалось болью, кажется, в каждой клеточке, а труп — болезненным стоном.
Я сначала шарахнулась, откатилась в сторону, но тут же шикнула на себя, поднялась и вернулась, чтобы осмотреть лежащего. Гордиться тут было нечем: вели меня не сострадание, не желание спасти чужую жизнь, приличествующее врачу, а смесь любопытства, вяло шевельнувшегося чувства долга, воспоминаний о строгом желчном старике, читавшем у нас курс этики, и затрепетавшей в груди надежды, что вдвоем с кем-то, наверное, будет не так страшно.
Я плюхнулась на колени в грязную снежную кашу рядом с телом.
Мужчина лежал навзничь. Легкую боевую броню пестро-серого камуфляжного окраса местами расцвечивали черные пятна копоти. Только теперь я вдруг сообразила, что различать цвета при таком освещении вроде бы не должна, да и так хорошо видеть — тоже. Но эта мысль скользнула по краю сознания, не отвлекая от осмотра.