Он пишет с ошибками, но я люблю его,
хоть правлю ошибки в начертанной вкось записке.
Я сплю с ним в кровати, как спят только с очень близким:
без масок, без поз, без пижамы — ну, без всего.
Ладонь его больше моей, и когда порой
ему позволяю вести, согревая пальцы,
мне кажется, что мой настывший за годы панцирь
вот-вот раскрошится, и после — не надышаться,
и это пугает — привычнее быть скалой.
Три раза в неделю, забыв разобщённость дня,
мы ходим за хлебом, вином и кошачьим кормом —
«…что, всё смолотил? ну не кот, а реально прорва!».
Мы много смеёмся, он любит смешить меня.
Но… «Но» — неизбежно, когда же без ложки дегтя?
Два раза в году я вхожу в потайной чулан,
и пляшет метла, и, грядущей свободой пьян,
мой кот антрацитовый точит о комель когти.
…И я возвращаюсь, отдав серебристому ковылю
горчащую тайну. Пусть думает, я не знаю,
что, слыша сигнал телефона, он замирает
и прячет глаза и немеет — он ждёт, что вот-вот из рая
придёт эсэмэска, короткая, как «люблю»…