Я поставил его перед собой на песчаный пол и вдумчиво к нему присмотрелся. Предполагалось, что он посылает из своего механического сердца в пространство неслышные обычному уху сигналы, сообщая тем, кто нас ищет, где мы. Я вдруг с каким-то страхом посмотрел на него. Шпион, доносчик. Стоит тут на полу с невинным видом, весь оранжевый и на боку белые буквы, какими пишут в армии: «БОРТОВОЙ САМОПИСЕЦ НЕ ВСКРЫВАТЬ». Именно буквы меня и обозлили. Никто не смеет приказывать мне здесь, на моем острове. Я поднял посох и в приступе ярости забил самописец насмерть. Ящик раскололся сразу, очень оказался хрупкий. Я продолжал колотить его посохом, пока не разнес вдребезги. Когда же багровая волна отхлынула, я обозрел причиненный ущерб, порылся в крови и кишках, ожидая увидеть микрочипы, сенсоры, передатчики. Но я не нашел ничего технического. Только щепки пробкового дерева, пара цинковых гирек и ошметки оранжевой краски.
Самописец был ненастоящий.
Долго я потом сидел и смотрел на этот погром. Значит, за нами никто не явится, а я и рад. Потом я пошел и выбросил ящик и его фальшивые внутренности в море. Надо же было прибраться к приходу Джун.
Явилась Джун — в юбке, оливкового цвета рубашка с коротким рукавом подвязана на талии. Блестящие иссиня-черные волосы распущены и свисают намного ниже лопаток. Пока я ел, она стояла поодаль в почтительной позе, склонив голову, сложив руки, глаза в пол. Куда лучше Миранды понимала, что от нее требуется. Я остался ею доволен и так и сказал.
Когда я закончил трапезу, я позволил Джун тоже сесть за стол и поесть. И разумеется, для беседы я выбрал тему, которая должна была ее заинтересовать, — музыку.
— Когда у тебя назначено было прослушивание в Королевском музыкальном колледже?
— Четвертого сентября, — ответила она (наскальный календарь подсказывал, что сейчас середина августа). — Через три недели.
— Вот как, — сказал я. — Что ж, по этому поводу ты теперь можешь не беспокоиться, верно?
— Безусловно, — решительно ответила она. — Одним смычком много не наиграешь, а больше у меня ничего не осталось. Даже если нас завтра спасут, я уже не успею наверстать.
И теперь, когда я упустила шанс поступить в колледж, надеюсь, мне никогда, никогда, никогда больше не придется играть. Я теперь взрослая.
Она произнесла эту короткую речь весьма свирепо, но именно когда заявила, что уже взрослая, превратилась в маленькую девочку.
— Никто меня не заставит, — уже не так уверенно добавила она. — Никто не заставит меня снова взяться за смычок.
— Я мог бы тебя заставить.
— То есть как?