— И не хочу. Я именно это имела в виду: не хотела и не хочу.
— Обойдемся без психотерапии, — вмешалась Миранда. — Слишком много получилось цифр, как сократить?
— Постойте, — сказала Флора. — В «Дисках необитаемого острова» после того как гость называет все восемь любимых мелодий, ведущий спрашивает, какая из них самая-самая. Без какой он вообще жить не может.
— Точно, — сказал я. — Он спрашивает: если поднимется волна и унесет ваши записи, какую вы попытаетесь спасти? Этот вопрос задают каждый раз. Даже тому подставному парню, Уитлону, его задавали.
Возможно, кроме Флоры, никто не знал историю сэра Гарри Уитлона, вымышленного участника ток-шоу, с его вымышленной историей и такими же вымышленными записями, но разжевывать было некогда.
— Какая из восьми записей твоя любимая? По крайней мере, номер у нее точно есть.
— Если бы пришлось выбирать одну, я бы взяла Вивальди, «Лето». Я готовила его для прослушивания в Королевском музыкальном колледже. Знаю его наизусть и задом наперед. Мне казалось, я никогда больше не захочу слышать «Лето», а сейчас все бы отдала, чтобы снова послушать.
Глаза ее заблестели, как бывает, когда человек вот-вот заплачет. Мне эти признаки были слишком хорошо знакомы, так что я обвел в колонке записанных цифр восьмерку и поспешил перейти к следующему участнику.
— А ты, Миранда? Назови любимые песни.
Миранде и думать особо не пришлось, у нее уже весь список был наготове.
— «Despasito». «Посмотри на то, что ты сделал». «Телефон-автомат». «Стряхну это с себя». «Меня ничто не сдержит». «Внимание». «Бэнг-бэнг». «Титан».
— Ни одной цифры, — сказал я.
Из одной крайности в другую: слишком много цифр у Джун. Ни одной цифры у Миранды. Похоже, идее с дисками необитаемого острова не суждена долгая жизнь. Но я пока не сдавался. Припомнив, что Флора называла «Двадцать первого пилота», я уточнил:
— А какая группа?
— «Марун Файв», — не задумываясь, ответила Миранда. — «Телефон-автомат».
— Ну конечно же! — Я записал цифру 5.
— Теперь ты, Себ.
Он угрюмо пожал плечами:
— Я не знаю.
Сперва я подумал, он злится, потому что считает любовь к музыке недостойной мужчины — вспомнилось, каким агрессивным он сделался тогда, на горе, стоило спросить его о любимых записях. Но потом меня осенило: он попросту не знает, как называются те песни, которые ему нравятся, и страх предстать перед всеми дураком — тот самый страх, который я безжалостно эксплуатировал в первые дни пребывания на острове, изображая великого ученого и пуская Себу пыль в глаза, — этот страх и вынуждал его теперь огрызаться. И вновь ситуацию спас Гил. Он велел всем заткнуться и сел возле Себа. Он понимал то, с чем я не желал мириться: что дергать Себа нет никакого смысла. Он достаточно знал своего друга: если в Себа тыкать пальцем или посохом, он либо вспыхнет гневом, либо заползет в раковину и закроет створки. Глядя на то, как действует Гил, я подумал: вот настоящий лидер.