Цепь обхода сошлась. В середине толпы образовалось человек четыреста. Начальник обхода, господин в котелке, стал сортировать толпу.
– У кого паспорт есть? Подходи по очереди.
Кто с паспортом, получал толчок в спину и вылетал за цепь. Некоторые рабочие в передниках, замазанные краской, с инструментами; они пришли на поле завтракать, потому что в свой угол идти далеко, а в трактир дорого, и угодили в облаву. Их тоже вытолкнули из цепи. Образовалась из толпы группа около сотни человек. Все без паспортов, без работы, квартиры и гроша денег. Большинство было довольно аресту и не просилось вовсе на свободу.
– По крайней мере в тепле посидим и сыты будем. Теперь не лето красное, а пятачков на ночлег не напасешься.
Смолин с Федькой не подходили вовсе к сыщику. Они понимали, что обмануть опытного чиновника им не удастся.
Всех собранных погнали в Нарвскую часть для опроса, обыска и сортировки. Некоторых прямо надо отправить в распоряжение судебных властей, других в пересыльную тюрьму, а третьих для обыска и опроса в управление сыскной полиции и антропометрическое бюро. Арестантов гнали по Забалканскому проспекту.
– Пропали мы, – шептал Федька, – теперь не улизнешь.
– А-у! И там не уйти было, только спина чесалась бы теперь!
– Разве махануть под ворота и залечь на помойной яме?
– Махани!
Они шли серединой проспекта. Все встречавшиеся экипажи давали им дорогу. Только вагоны конок приходилось обходить.
Смолин обернулся, взглянул на империал только что прошедшей конки и не поверил глазам: на империале сидел и кивал ему головой Федька-домушник.
– Что за притча? Сейчас рядом шли, и когда он успел?
А успел. Забранных не считали и не проверяли еще, так что исчезновение Федьки никем, кроме Смолина, не. было замечено.
«Молодец!» – подумал Смолин и с сокрушением посмотрел вслед удалявшемуся вагону.
Их пригнали во двор Нарвской части и здесь партиями по пять-десять человек стали водить в управление для опроса.
Антон Смолин был в числе последних. Голодный, измученный душой и телом, усталый после всех передряг и волнений, он стоял как приговоренный. Но пожалеть его было некому.
Смолин очнулся, когда его толкнули сзади.
– Ну, марш на лестницу!
Околоточный надзиратель доставил Коркину в дом предварительного заключения и сдал на руки смотрителю.
– Это обвиняемая в мужеубийстве, переведите ее немедленно в секретный номер, – приказал смотритель солдатам.
Околоточный надзиратель смотрел удивленно:
– Обвиняется в мужеубийстве, когда я только что говорил с ее мужем?! Удивительно!
Коркину, под конвоем двух солдат, повели по коридорам. Она шла бодро и довольно спокойно. Коридоры узкие, полутемные, с маленькими круглыми окошечками по сторонам. Эти окошечки напомнили Елене Никитишне каюты волжских пароходов, напомнили ее поездки с Онуфрием Смулевым, когда он был еще женихом. Она замедлила шаги и внимательно всматривалась в окошечки, откуда виднелись бледные лица арестованных. Она вздрогнула. Ей еще не случалось видеть людей, сидящих, как птицы в клетках, отделенных от всего мира и лишенных всякой свободы. Она слышала рассказы о тюремных затворниках, но никогда не вдумывалась в их положение и не находила его таким ужасным, как теперь. Неужели и она обречена на такую жизнь? Может быть год, два или навсегда?! Навсегда!! Она вскрикнула, схватилась за голову, но сейчас же поборола припадок и пришла в себя, продолжая путь. Только щемящая головная боль давала себя чувствовать. Она замедлила шаги, нетвердо передвигая ноги. Солдатик, шедший впереди, остановился в глубине коридора и позвонил. Явился сторож с бляхой на груди.