А кровь, смотри-ка ты, кровь из обломков тела Егорова льётся совсем красная! На всё белое льётся совсем красная кровь... Это что-то не такое. Не такое! Не может такого быть!
Может, Егоров и не орал: «А-а-а-а»?
Но точно было, что выстрелил он сразу из двух пистолей в этих... коричневых. Прямо им в широкие, шерстяные тулова и выстрелил...
— А-а-а! — теперь заорал Егоров, отступая от коричневых шерстяных чудовищ в два человека ростом. И орал потому, что пистоли выстрелили, а больше стрелять было не из чего. А шерстяные эти, они пошатнулись, но всё равно шли и тянули к Егорову свои лапищи.
То ли выстрелы так сработали, то ли егоровский крик, только лошади первыми очнулись от сна или смерти, и кинулись нестись вверх, к еловой чаще, куда и направлял обоз Ерофей Сирин.
А Егоров упал в сани, прямо на О'Вейзи, тот под ним ворочался и свирепо ругался вполне как живой ирландец, а из саней палили уральские ружья, гулко ухая в прогале между горных холмов. Палили в тёмные тени на белом снегу...
Тени пропали...
* * *
Как умаянные в усмерть кони поднялись на эту сопку, Егоров не понимал. Да и не спрашивал. Отходил от злого видения... или чего это было там, с двумя огромными шерстистыми людьми?
Сёма Гвоздилин направил двоих обозных мужиков в дозор, помогая им залезть на толстенные сучья елей. Еловый бор, растущий на сопке, будто нарочно застил всю видимость на низину, лежащую внизу.
Но и то хорошо, что снизу на сопке среди густого леса обоз не видать.
— Вы что там, внизу, заснули-то? — обозлённым голосом проорал Егоров подошедшему Ерофею Сирину. — И кони заснули. Это зачем? Да и кто это были? Эти шерстистые, оба. Кто это были?
— Это, Александр Дмитрии, я полагаю, демоны были, — тихо ответил Сирин. Поморщился, оглянулся на своих бородатых обозников, копающих из-под снега сухой лапник для костра. — Демоны. И весь мой тебе на это сказ. Пока мои люди не видят, налей мне, пожалуйста, тишком кружку водки.
О'Вейзи, не удивлённый такой просьбой от старовера, тут же подал Сирину уже полную кружку водки. Для себя, видать, наливал. Сирин присел к саням, с хлюпаньем выглотал водку, закусил краюхой солёного хлеба. Утёрся. Потом медленно, с облегчением души, перекрестился двоеперстным уставом...