Так он когда-то представлялся девушкам в Москве. И такое церемонное знакомство ему не показалось сейчас смешным.
Девушка встала со стула у изголовья постели и отошла к печке. Возвратилась с кружкой горячего душистого чая.
Гриша пил жадно, его мучила жажда, безграничная, неутолимая жажда. Надрывно раскашлялся, от кашля его вырвало.
Она вытерла лужу на полу, принесла еще чаю.
— Пейте, только медленно.
Льняным полотенцем обтерла Гришино лицо. Села на свой стул, спокойно продолжая шить.
Гриша тщетно пытался вспомнить, куда он попал. Борясь со сном, припоминал какие-то бессвязные обрывки недалекого прошлого. Пытался определить, где он находится. Темная комната с двумя маленькими окнами, разделенными на четыре стеклянных квадрата… А если повернуть голову — за одним окном виден заснеженный склон… То ли хмурое утро, то ли день клонится к концу… Солнца нет, нависли низкие тучи, скорее дождевые, чем снеговые. Второе окно почти целиком загораживала девушка.
Снаружи доносились голоса — один визгливый и злой, второй неторопливый и по-мальчишески строптивый. Где-то очень далеко лаяла собака. Где-то совсем рядом раздавался равномерный звук, происхождение его (на дворе резали солому) Гриша объяснить не мог.
Вообще он ничего не мог себе объяснить. Его успокаивала теплая полутьма человеческого жилья, ласковое присутствие незнакомой девушки. Гриша опять задремал. Пока что он совершенно не задумывался над тем, почему лежит в теплой и сухой постели, что у него крыша над головой и он не блуждает один под ледяным ветром, не валяется голодный, больной, полузамерзший на гнилой соломе. Пока что мозг, под влиянием болезни и высокой температуры, отказывался повиноваться.
Разбудил его мальчишка. Он с шумом ворвался в горницу и высыпал у печки охапку грабовых поленьев. Бросив дрова на пол, кинулся к Грише.
— Не спит? — спросил он у девушки.
Та опустила шитье на колени и приложила палец к губам. В колыбельке разревелся маленький Йожинек, разбуженный приходом мальчика.
Гриша так и привскочил. Голос этого парнишки, его нечесаные соломенно-желтые космы и беличьи зубы, виднеющиеся из маленького рта, разом воскресили в памяти все случившееся, словно он смотрел кинохронику. Вскочив с постели, он обнаружил, что совершенно гол, только грудь обернута какой-то противной жаркой шкурой.
Он сорвал шкуру с груди и сконфуженно завернулся в простыню, сдернув ее с постели.
Пистолет, где пистолет, оружие пропало! Он без одежды, и без оружия! — такова была его первая мысль. Голый, беззащитный, в чужом доме, среди чужих людей, с которыми и договориться-то не умеет… Лихорадочно соображал, куда эти люди, в чьем жилье он очутился, могли спрятать его пистолет.